Собаки и волки - Ирен Немировски

на большие белые пионы. Ленивые, пресыщенные, удовлетворенные жизнью матроны с жестким, безжалостным и презрительным взглядом, какой бывает у женщин, когда они слишком богаты и слишком счастливы. Две других, помоложе, были тетушки – старые девы; они были одеты на английский манер, в узкие юбки из грубой ткани для мужских костюмов и блузки с накрахмаленными воротниками, жесткими, как железный ошейник. Они держались с корректностью еврейских миллионеров нового поколения, «как леди», с простотой скорее напускной, нежели естественной, и с такой суровостью, как будто продумывали каждый свой поступок: «Видите, как мне хочется быть незаметной, неприметной. Я хочу слиться с простыми смертными и позволить им забыть, кто я есть».

С появлением Бена и Ады все перестали есть. Лорнеты поднялись и опустились.

– Это еще что такое?

Когда Бен заговорил, Гарри побледнел и перестал есть. Он недоверчиво и со страхом смотрел на всклокоченного мальчика с разодранными коленками и бледную растрепанную девочку, чьи покрытые пылью и слипшиеся от пота волосы падали на лоб густыми прядями и закрывали брови.

Бен это заметил и стал приукрашивать свой рассказ, до этого бывший вполне точным, с мрачноватым удовольствием добавив в него крови, несколько трупов и дюжину выпотрошенных женщин. Гарри отшатнулся от тарелки, побелел и задрожал, сжавшись на стуле.

Бен остановился, чтобы перевести дыхание. Ада сказала слабым голосом:

– Пожалуйста, дайте нам поесть.

Она двинулась к столу, но женщины вскочили и закрыли Гарри собой.

– Не разрешайте ей подходить! Они могут быть грязные! Может, они больные! Не подходи, малышка! Стой, где стоишь. Тебе дадут поесть. Долли, отведите их на кухню.

– Мы не грязные! – закричала Ада. – Если вас запереть на всю ночь в сундуке, ваши красивые платья тоже порвутся, и вы все будете в пыли!

«Надеюсь, что это однажды случится и с вами», – подумала она, но вслух ничего не сказала.

Горничной приказали отвести «этих детей» на кухню, дать им по чашке чаю и куску хлеба и ждать распоряжений. Тем временем Гарри сполз со стула и куда-то исчез. Детей уже уводили, когда он вернулся. За ним шел старик, похожий на дедушку Ады, как брат на брата. Все замолчали. Это был хозяин дома, старый Зиннер, который был так богат, что в еврейском воображении по престижу и размеру состояния его мог превзойти только Ротшильд (третье место занимал царь Николай II).

У него было худое, желтое, суровое лицо, большой нос странной формы, как будто кто-то ударом кулака расщепил его надвое, глубокие глазницы под надбровными дугами были так четко очерчены, что казались почти фиолетовыми (говорили, что это вернейший признак пожиравшего его рака), глаза с тонкими извилистыми красными прожилками и зеленоватыми зрачками смотрели пронзительно и неприязненно. Но белая борода и отполированный словно яйцо лысый череп, сутулая спина и длинные сухие пальцы, заканчивающиеся желтыми кривыми, твердыми как рог ногтями, тягучий отчетливый идишский акцент – все это создавало у Бена и Ады знакомый образ: богач Зиннер был похож на стариков из гетто, перекупщиков, торговцев металлоломом, сапожников в их лавках. Дети трепетали от восхищения и уважения, но они его не боялись.

Бен снова рассказал об их приключениях. Ада держалась в стороне, ей было нехорошо, она вдруг ослабела, и собственная судьба стала ей безразлична. Однако она вдруг подумала, что надо бы упасть в обморок. В книжках, когда ребенок падал в обморок, ему сразу бросались на помощь, ему давали поесть, его укладывали – она прямо задрожала от вожделения, представив себе это – в чистую и теплую постель. Она зажмурилась так сильно, что у нее в голове зашумело, как будто где-то рядом было море. Она немного подождала, но в обморок так и не упала. С сожалением открыв глаза, она поняла, что стоит, прислонившись к стене, обхватив себя руками за талию, и смотрит на людей вокруг нее. Женщины выглядели страшно возбужденными и рассерженными, говорили все разом и бросали на детей испуганные и почти ненавидящие взгляды.

«Они злые», – подумала Ада. Но, как бывает иногда, в ней одновременно уживались два разных образа мыслей: один детский и наивный, а другой – более зрелый, мудрый и снисходительный; она чувствовала, что в ней две Ады, и одна из них понимала, почему их выгоняют, почему с ними говорят так зло: двое голодных детей внезапно появились в доме богатых евреев как вечное напоминание, как постыдная и страшная память о том, кем были они сами, и какими могли бы быть. Никто не смел и подумать, кем они могут стать в один прекрасный день.

Ада спряталась за занавеской и сразу погрузилась в полудрему. Время от времени она легонько кусала себя за руку, чтобы проснуться. Потом она высунулась между складками шелка, и все увидели, как бледная и сонная детская фигурка, будучи уверена, что ее не замечают, осторожно двинулась вперед и показала язык в сторону женщин.

Когда ее вытащили оттуда, она спала на ходу. Ее и Бена втолкнули в огромную комнату, рабочий кабинет старого Зиннера. Им накрыли маленький столик. Они поели. Ада так устала, что ничего не отвечала на расспросы старика, она его даже не слышала. Позже Бен будет жестоко над ней издеваться. Сам он говорил слишком громко и слишком быстро, лихорадочным и пронзительным голосом.

– Израиль Зиннер – твой дядя? Я слышал о нем, это честный еврей.

Старик ронял слова медленно, с выражением жалости и сочувствия. Если о еврее из нижнего города говорят как о честном, почему бы не пожалеть этого бедолагу, которому Господь забыл выдать когти и зубы, чтобы защищаться?

– Скажи ему, чтобы он зашел ко мне, – сказал старик. (Почему бы не доверить то, что он поручал своим харьковским агентам, трудолюбивому и незаметному человеку, который, похоже, не отличался острым умом?) – Я дам ему немного заработать.

Он отвернулся, чтобы дать детям спокойно поесть, и подошел к окну. Оттуда было видно крыши нижнего города. Интересно было бы узнать, смутно подумалось Аде, о чем думает этот старик, глядя на этот злосчастный квартал, такой близкий, и в тоже время такой далекий от него… Но мысли такого богача должны быть недоступными простым смертным, возвышенными и удивительными, как у обитателей небес. И кроме того, она так устала, что все вокруг было как сон или лихорадочный бред. Она пришла в себя по-настоящему только на следующий день в доме Лилиных друзей, куда ее и Бена отвел отец, которого известили Зиннеры. Она проспала целые сутки.

9

Богатый Зиннер сдержал обещание и не