Собаки и волки - Ирен Немировски
Время шло, его покровитель умер, и деловые люди, занимавшиеся его огромным наследством, поручили Израилю несколько сделок, которые он завершил с большим успехом. Ему доверили еще, покрупнее. За два года он если и не разбогател, то, по крайней мере, поправил свои дела. Все у евреев происходит как-то вдруг, по мановению руки – счастье и беды, бедность и процветание сыплются на них как гром с ясного неба. И именно это порождает в них одновременно и вечную тревогу, и непобедимую надежду.
Тем временем произошло еще одно событие (которое, наконец, позволило тете Раисе осуществить одно из своих мечтаний): умер дедушка. С самой ночи погрома он впал в какое-то оцепенение, практически перестал ходить и почти ничего не ел. Он быстро угас, и с его смертью исчезла главная причина, заставлявшая Зиннеров жить в нижнем городе.
Семья поселилась в среднем городе, на равном расстоянии от гетто и от холмов.
Тетя Раиса не была из тех женщин, что позволяют себе долго почивать на лаврах. Теперь надо было заняться Лилиным образованием, и, прежде всего, научить ее говорить по-французски.
В те времена в родном городе Зиннеров жила одна пожилая парижанка, которая давала уроки французского языка детям из состоятельных семей. Ее называли мадам Мими, фамилии ее никто не знал. Оживленность, элегантная худоба, выпуклые глаза и нос, напоминавший клюв, придавали ей сходство с несколько ощипанной, но все еще очаровательной птицей. Негнущиеся сухие ноги (она страдала ревматизмом) не мешали ей танцевать на рождественских вечеринках, изящно потряхивая нижними юбками из шелковой тафты, выглядывавшими по тогдашней моде из-под объемистого платья, выпивать «на пальчик» шампанского за здоровье своих учеников, которым она преподавала (кроме собственно французского языка, в ее программе были еще и «Маленькая тонкинка» и «Разбитая ваза» Сюлли-Прюдома) искусство радоваться жизни и относиться к происходящему с дружелюбием, оптимизмом и весельем, которому горемычным евреям неоткуда было научиться. Она давала понять, что в молодости, когда она жила в Петербурге, у нее была тайная связь с одним из князей (называя когда-то знаменитое имя, она вздыхала). Это не только не вредило ее репутации, но все были польщены, зная, что под их кровом бывает дама, столь близко связанная с приличным обществом, и о которой можно было с уверенностью сказать, что она точно знает, как надо есть спаржу (руками или ножом), и которая учит детей только самому лучшему, что есть во французском языке – такому трудному произношению и такому забавному жаргону.
Она быстро привязалась к Лиле и Аде.
– За старшей неотступно будет следовать любовь, – говорила она.
Проворными и восхитительными движениями длинных пальцев, как будто раскидывая цветы из букета, она, казалось, разбрасывала невидимых воздыхателей по Лилиному пути.
– Что же до малышки… Ах, это такой характер… Когда она отдаст кому-то свое сердце, это будет навсегда.
Ада чувствовала себя польщенной: суждения француженки в вопросах любви были неоспоримы. Так шеф-повар, выброшенный кораблекрушением на дикий берег, рассказывает о рецептах своей страны, и покоренным туземцам не остается ничего другого, как только молча им восхищаться. Мадам Мими презирала и не хотела ничего знать о сделках, комиссионных, маклерских конторах, доходящих до драки спорах за первенство в городе, словом, о том, что составляло жизнь Зиннеров и им подобных. Ее стихией были чувства: ей надо было верить. И тетя Раиса в мечтах видела Лилю в убранной цветами повозке на битве цветов в Каннах, а Ада лелеяла память, призрак Гарри, которого она не видела с самого дня погрома, и который все так же занимал ее сердце.
С этим чувством соперничала только ее страсть к живописи. Ада всегда рисовала. В десять лет она получила в подарок первую коробку с красками, и с тех пор без устали изображала заснеженные улицы под окном, серое мартовское небо и человеческие лица… Ей никогда не надоедало. Была ли это Настасья со страшными черными глазами и красным лицом, или тетя Раиса, сцепившая руки на талии, под корсажем в форме мандолины, или Лиля в перкалевой юбке, или мадам Мими, изящная и насмешливая, как престарелая пастушка – все они радовали ее, все были ей интересны. Но особенно часто она рисовала лицо Гарри – таким, каким он остался в ее памяти.
Свои рисунки она показывала мадам Мими; однажды та узнала Гарри на одном из портретов.
– Я устрою, чтобы вы с этим мальчиком смогли поиграть вместе, – сказала она, в упор посмотрев на Аду понимающим взглядом живых и блестящих глаз.
Ада побледнела.
– Так вы… вы его знаете?
– Я давала уроки этой семье и сохранила с ними прекрасные отношения. Так вот, послушай, в феврале…
– В феврале? – задыхаясь, пролепетала Ада.
– Если вы с тетей и кузиной придете на праздник, который устраивает Альянс Франсез, я вас познакомлю.
Каждый год Альянс Франсез устраивал любительский спектакль, за которым следовали танцы; вырученные средства шли на благотворительность; там собирался весь средний город, и жители верхнего иногда захаживали, стараясь не привлекать к себе внимания. Мадам Мими добросовестно занималась организацией праздника, но все время вздыхала:
– Ах, где те времена, когда в доме моего друга-князя я давала балы, где шампанское лилось рекой, где до самого утра звучали мазурки и польки, где я танцевала, легкая, как бабочка…
– Но вы и сейчас хорошо танцуете, – возражала Ада.
Тогда мадам Мими деликатно приподнимала волан юбки и, стоя перед зеркальным шкафом, делала шаг, всего один, но с таким изяществом и живостью, сочетавшимися с почти незаметной печальной самоиронией, что Ада была совершенно очарована.
– Ах! Если бы я могла так написать ваш портрет! Но как вы думаете, захочет ли моя тетя взять нас с Лилей?
– Конечно, конечно, я об этом позабочусь!
Стояла осень, а праздник был назначен на февраль. В феврале, думала Ада, она увидит Гарри. Он будет с ней играть, танцевать! Он больше не будет думать, что она нищенка, бродяжка, изгой, маленькая еврейка из нижнего города. Теперь она говорит по-французски и умеет делать реверанс; теперь она «как все». Гарри, с которым Ада была почти незнакома, для нее был гораздо более живым и осязаемым, чем даже Бен или тетя Раиса. Когда она спешила домой, возвращаясь из школы по темным зимним улицам,
