Цеце - Клод Луи-Комбе
Я растянула то мгновение до сего дня. И никогда не переставала поддерживать его редкостную изысканность. Никогда не уставала оживлять его и черпать в нем подсказки касательно своей судьбы. Даже сегодня, в неизбежности неслыханного причащения, когда моя рука безошибочно приближается к тому, что было ребенком, а теперь — не более чем бесформенная сладость, когда между моей рукой и ребенком-вещью, между этой вещью и моими светлыми губами и губами темными умещается, в общих чертах, трагизм любой любви, даже сегодня, говорю об этом как чувствую, первое мгновение не утратило ничего из своей свежести, из своей энергии. В бездне собственного лица, а оно уже не просто лицо женщины, но зияние богини, я всё еще испытываю неповторимую плотность того, что туда втекло.
Не знаю, какой стоял час дня или ночи. Или какое время года. Мы, ребенок и я, жили в неизменном пространстве, он — со своими округлившимися от удивления серыми глазами, я — со своим женским жаром, в толще своей женственности, со всем тем, что желание в женщине может смешать из запашков и вздуть из плоти. Такова была наша доля вечности, наше постоянство. У меня не было иного зеркала, кроме отупения ребенка: только по глубине его зачарованности могла я догадаться о своей красоте. Полагаю, например, судя по тому, как ребенок стремился зарыться в его складки, что мое тело было великолепно. Я имею в виду не только его пластические качества, но и запах, вкус и всё то, что руки — и весь ребенок целиком — могли выведать о его нежности и упругости, о его жаре, его податливости — его полноте. Ребенок прохаживался глазами и руками по этой чудесной плоти, и та, казалось, целиком и полностью предлагала себя ему. Не побоюсь сказать: мое всемогущее снаружи тело не таило для него никаких секретов. Он был его хозяином, словно своего рода сказочного острова, рожденного из любовной связи ночи и океана. Он мог, как лишенный ровни Робинзон, предаваться любым изысканиям, к которым влекли его склонности. Он выдвигал свое лицо, шагал на руках, плавал ногами, его излучины путались с моими, крохотный птичий членик множил повсюду свои слащавые прикосновения.
А потом остров внезапно пришел в движение. С кротостью земли было покончено. В глубине недр содрогнулся спящий под землей в синей тени ее жил и прожилок дракон. Я уже не была более светлым садом, где резвился ребенок. Что-то проистекло из устоев моего бытия, во мне поднялась какая-то грандиозная мощь, мои руки и ноги раскручивали свои кольца, живот ввалился, словно стремясь воссоединиться со смутной пустотой, которая определяет изнутри женщину, грудь била ключом, и я чувствовала, как колоссально раздался мой зад, вздувающийся всеми женскими наваждениями земли. И тут, в тучном утверждении плоти, я ощутила тяжкую весомость своей вульвы и то, с каким упрямством она тщится стянуть воедино все складки ночи, как будто материя, из коей был замешен женский орган, сама являлась порождением ночи, как будто вульва, как будто ночь, как будто женщина, как будто Мать, которая устремлялась, лобком вперед, которая буквально обрушивалась на нежную ткань ребенка, как будто все мы сразу, все в одном, оставались всего лишь всерастворяющей и всепоглощающей тьмою. Что же касается ребенка, в своей жалкой мечте о могуществе он смог на мгновение поверить, будто стал хозяином этого огромного женского тела, покорного всем его ухваткам... но у подобной иллюзии не было ни малейшего шанса продлиться. Поскольку речь шла о бездне, торжествовала женщина. Склонившись над пустотой, следуя своими серыми глазами за развертыванием моего желания, ребенок обладал не большей властью или свободой, чем песок на ветру.
Чем он был на самом деле, пухленький сладкий малыш, блондинчик, упитанный младенец? Наростом на материнском существе, не более, этакой смутно потянувшейся кие-зависимости ложноножкой, которая на какое-то время, по-видимому, поверила, что у нее есть шанс на личный опыт. Но от моего лобка и до рта раскинулась родная обитель, более чем готовая принять перебежчика обратно. Ему было не уйти хоть сколько-нибудь далеко, бродяжке, мальчику с пальчик. Мой живот был достаточно велик, чтобы накрыть весь его горизонт. Личный опыт! Я сулила ему нечто совершенно иное! Его царство было не от мира сего. Оно начиналось по ту сторону моих губ. Оно крылось позади форпостов моего тела в пространной протяженности, среди влажного жара и красного полумрака, разворачиваясь поистине неисчерпаемым нутром. Именно там находился центр всех сфер, средоточие всех кривых. Бесполезно было тратить жизнь на блуждания по поверхности вещей, бесполезно разыскивать пути так называемой самореализации, домогаться индивидуальности, культуры, человечности. Последний горизонт — и не надо притворяться, будто этого не знаешь, — хорошо известен, известно, что за ним открывается, известно по умолчанию, что всякое начинание в конечном счете препровождает к центру всех центров, через рот и через пол, путями духа и путями плоти, известно, что всё вершится в первичной ночи, что терпеливое назидание живых существ рано или поздно рушится в хаос материнских глубин. Чтобы это знать, не надо ничему учиться: где-то в ночи, всегда в ночи, разверсто влагалище, ловушка, запрятанная в вязкую сладость, всегда пара губ, готовых безо всякой мысли поглотить бремя вашей истории и всю спутанную массу вашей мудрости и безумия. Так что бесполезно настаивать. Бесполезно упорствовать. Не было никакой необходимости, чтобы в один прекрасный день ребенок влился в процессию самцов с омраченным раздумьем челом и напористым удом. В конце странствия всегда ждет одно и то же, всё та же дыра в округлости мира. Ну так и быстрее с этим покончим...
Я, естественно, могла представить себе, как ребенок мужает, вообразить более продвинутые плотские отношения с ним. Могла в своем сыне выбрать любовника... Признаюсь, что подчас взвешивала тогда эту мысль, под прикрытием опущенных век присматривалась к крохотному органу, определявшему мужественность мальчугана. Достаточно было сосредоточить желание у корней моих глаз, чтобы увидеть, как растет и распускается чудесный член сына, пока он сам сохраняет стать малолетнего ребенка. И член этот, вскоре догонявший
