Весна на Луне - Юлия Дмитриевна Кисина
Пришли они без тигра, и меня это не на шутку расстроило. Но все равно, жена заслуженного артиста была и в декольте, и в блестках, и в боа и хохотала громко и отрывисто, кутаясь в это боа так, будто в квартире был чудовищный мороз. Муж ее специально для меня изображал рычание тигра, и это было очень здорово и не было похоже на жизнь обычных граждан. Втайне я считала их настоящими магами. Весь вечер они пили с моими родителями принесенную ими чачу, и пьяный папа читал им нараспев стихи своего любимого поэта — Константина Симонова, хотя в глубине души было им на Симонова глубоко наплевать. Но это было совершенно не важно, потому что после их ухода в нашей квартире еще долго оставался какой-то серебристый мерцающий след.
У цирковых людей было невероятное преимущество перед остальными, потому что им позволяли выезжать за границу, и они рассказывали о дальних странах, о существовании которых я знала только по книгам. Все это был какой-то очень светлый мир с самыми замечательными на свете людьми.
Жилы Шотландии
Разумеется, события происходили так быстро и сменялись так стремительно, что я уже давно было позабыла о том, что еще в прошлом году мы всю зиму ходили не в цирк, а в дом престарелых. И вот теперь совершенно неожиданно всплыла та самая история с Верой, с Галиной Сергеевной и с ребенком, которого удушили. И всплыла эта история в том самом месте, где ожидать ее было просто невозможно. А началось все с того, что мы пошли в гости к тому самому дяде Вале, у которого была Тамарочка.
Папа предупредил меня и маму, чтобы мы были осторожны и не болтали лишнего, потому что дядя Валя великий антисоветчик, а значит, в квартире у него могут быть «жучки».
Происходило это зимой, когда на улицах стояла синяя слякоть. Трамвай вынес нас на Отрадный, и мы оказались в унылой промышленной стране, погруженной в однообразный и пыльный фонарный свет.
Но как только мы вошли в тесную квартиру, тут же пахнуло теплом и гостеприимством. Все у дяди Вали было по-западному. Было это ясно с самого начала. Входя, мама задела плечами занавески из крашеного бамбука, нанизанного на ниточки, и они зашуршали и застучали, а мама смущенно засмеялась. Зато папа весь вечер нервничал и тряс ногой, и только мы с мамой знали, что он ищет глазами гэбэшные «жучки».
Я впервые была в такой антисоветской квартире! С низкого потолка спускались люстры из ракушек, привезенные из Японии, по стенам лепились чучела черепах из Австралии и настоящая человеческая голова «врага», сильно ссохшаяся. Она была тоже украшена ракушками и перьями, и папа принялся возмущаться, что это форменное безобразие — держать в доме мертвеца, а тем более несчастную жертву. Зато между черепахами и жертвой дремала посмертная маска Бетховена, а второй — золотой и нахмуренный — стоял на рояле.
— Это наш бар, — с жаром потирая ладони, сказал дядя Валя, указывая на низкий столик со множеством напитков в причудливых бутылках, когда нас втиснули в узкий диван. И в этот день я впервые узнала, что такое бар!
Вообще-то, все это находилось в малюсенькой двухкомнатной хрущевке с низко нависшими потолками. Оставалось лишь удивляться, как втолкнули сюда рояль. За окном было холодно и неуютно, весь мир был одной сплошной лужей со льдом, такой, будто Господь Бог задумал заключить все человечество в ледяные кристаллы, чтобы в таком виде представить на рассмотрение собственному суду. Зато здесь были свет и тепло.
Родителей принялись угощать китайской водкой, в которой плавали бездыханные черви, как сироты из Анатомического театра. Потом в ход пошли салаты, которые везде и всегда совершенно одинаковые, и дядя Валя продемонстрировал папе настоящую гаванскую сигару. Но самое главное наступило тогда, когда мама захмелела и не на шутку заинтересовалась маникюром радушной хозяйки.
— Целое состояние мы за эти ногти выложили! Можно сказать, свадебный подарок. Обратите внимание, ногти моего Зайончковского сделаны под мрамор, как теперь говорят, очень модно во Львове, а значит, и на Западе, — похвастался дядя Валя и стал с нежностью глядеть на руки жены.
При этом Тамарочка с готовностью выложила на середину стола свои белые ногти с черными разводами, и все принялись внимательно их разглядывать. И даже мой папа, казалось, проявил интерес к такому необыкновенному явлению природы.
Мама же, как обычно, квакала от восторга.
— Шедевры, да и только! Изумительно! Такие ногти я бы выставила только в музее — в Эрмитаже или в Третьяковской галерее, а еще лучше — в Лувре!
После этого рассматривания «изумительных» западных ногтей все были страшно воодушевлены. Дядя Валя поднял тост за женскую красоту. Через минуту выпили за милых дам. А потом чокнулись за красоту женских рук. И все пялились на эти ногти в гдровскую лупу и еще — через папины очки. А потом были и тосты за тех, кто украшает нашу жизнь, и за слабый, но сильный пол, и за лучшую половину человечества! А дядя Валя как-то ужасно неприлично пожирал взглядом свою жену, которая только хлопала створками своих тяжеловесных ресниц. И веселье, и тосты их, и разговоры — все было какое-то юношеское и безответственное, так показалось даже мне, хотя я и сама была ребенком. И еще была во всем этом разговоре какая-то грусть.
Когда перевозбуждение миновало, дядя Валя уселся за рояль и принялся играть одну из мазурок Шопена. Играл он с каким-то экстатическим остервенением. Музыка нас всех тогда захватила, была она то суровой, будто сводила она строгие брови и призывала к покою и гармонии, то легкомысленно рассыпалась, тогда казалось, что из-под рук его летят мелкие хрустальные шарики и даже какие-то мелкие птички. И брызги этой музыки, прохладные и до боли знакомые, взрывались над убогим этим жилищем, над всеми мертвыми черепахами и колониальными глупостями и уносились к бетонным жалким домам, чтобы вернуться обратно в остатки салата. Мама моя всплакнула тогда, обняв меня за плечи, а папа все слушал с закрытыми глазами, и голова его дрожала. Дрожали также и мраморные ногти Тамарочки.
Доиграв, дядя Валя встал и поклонился. Мы зааплодировали. Опять опустившись на круглую пианинную табуреточку, дядя Валя вспомнил, как во время войны жили они с мамой в землянке и ели траву и как он мечтал стать пианистом. Взрослые чокнулись за Шопена.
— Зайчонски, неси сюрприз!
Тамарочка бросилась на кухню и вскоре явилась
