Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
– Витя у вас? – нетерпеливо выкрикнул Платошин-старший и тут же увидел на вешалке легкую куртку сына.
Старуха, не говоря ни слова, взглядом указала на спальню. Платошины бросились туда.
Комната выглядела так, будто из нее только что кто-то вышел. Или Сильве так показалось. Окно вздохнуло прозрачной занавеской, по полу скользнула тень. Витя лежал на застеленной кровати поверх покрывала, свернувшись будто блесна-гусеничка – на таких обычно ловят хариусов. В холодном свете ночника сын показался Сильве очень маленьким, чуть ли не трехлеткой.
– Витя! Проснись! – Сильва трясла Витю за плечи и бросала тревожные взгляды на мужа. – Толя, что с ним?
Анатолий пригнулся к сыну, поцеловал в лоб, измеряя ртом температуру, нюхнул у пацана дыхание.
– Ты что?! Думаешь… – Сильва ударила себя в левую грудь, точно сама себя быстро реанимировала.
– Я просто проверил, все нормально, – быстро произнес Анатолий и усадил спящего Витю себе на колени, как куклу.
– Да что случилось-то? – недоумевала возникшая в дверях Бабо. – Витя фокусы разучивал новые. Вы же сами его отпустили на ночь, или нет?
– А вы всему верите, что дети говорят? – буркнул Анатолий.
Сильва протянула мужу Витину одежду и гневно огляделась, как будто могла взглядом разнести старухино жилье в щепки, сжечь, оставив только пепел. Попадись ей сейчас на глаза географ!
– Альберт Эдуардович у вас? – холодно спросила Сильва, хотя знала ответ.
– Я его здесь не вижу, – Бабо пожала плечами и поспешила обратно к плите.
Платошины натянули на сына свитер с высоким горлом, шапку, куртку, кое-как справились с ботинками, и Платошин-старший взвалил сына на плечо.
– Там холодно, – заявила Сильва, содрала с кровати покрывало и набросила на Витю.
Вдруг послышался треск. На миг показалось, что это радиоприемник, которого у Бабо не было. Скрипел шкаф, скрежетали деревянные оконные рамы, покачивалась на потолке начищенная до блеска люстра. Дом ворочался и ерзал, точно собирался схлопнуться, лишь бы не выпускать Витю. Завоняло тухлым мясом: кошка, что ль, какая сдохла тут, не может же старуха жарить на масле гниль? Вонь, однако, шла не из кухни. Сильва защипнула пальцами ноздри и задышала ртом. В горле будто встал сгусток киселя.
В сенях у Бабо висело маленькое зеркало, Сильва смотрелась в него каждый раз перед выходом, когда оставляла Витю в домашних яслях. Вот и сейчас привычно покосилась в простенок, рука машинально потянулась к челке, но в зеркале стояла какая-то муть, будто амальгама покрылась язвами. Сильва сморгнула и поспешно нагнала мужа уже за калиткой. Вгляделась в черное бурное небо, пытаясь различить очертания сопок. Ничего, кроме тьмы.
– Толя, я боюсь, – тихо проговорила Сильва, и ночь тут же впитала ее слова.
Дома Анатолий бережно спустил с плеча ношу. Дошли меньше чем за пять минут, а руки и ноги у Вити – ледышки.
– Мы должны уехать отсюда! – выпалила Сильва.
Анатолий посмотрел растерянно.
– Может, в отпуск…
– Завтра же с утра!
Сильва метнулась в кухню. Схватила кастрюлю, подставила под кран.
– Ну, кто так делает? – Анатолий кое-как стягивал с сына куртку. – Надо же увольняться, заявление писать, и куда мы рванем на Большой земле?
– Лишь бы выбраться отсюда! Все планы потом. Заявления оба задним числом напишем, вышлем по почте.
Вода в кастрюле закипела. Сильва наполнила гулкий таз теплом, велела сонному Вите парить ноги. Он не сопротивлялся. Послушно погрузил ступни в таз, тут же выдернул и через мгновение попытался снова. Сильва ухватилась за край его свитера и потянула вверх. Откуда-то вылетел алый платок и лепестком спланировал под кровать. Вроде бы никто платок не забирал, а вот Витины самородки взять забыли, они так и остались на кухонном столе у Бабо. Еще одна золотая игрушка висела у Вити на шее: тот самый самородок, который сын извлек из земли прямо во дворе у старухи. Географ тогда еще обмусолил находку своими неприятными пальцами. А Витя так привязался к добыче, что упросил Платошина-старшего сделать из самородка подвеску и купить к нему золотую цепочку у ювелира в Магадане.
– Ты вообще это не снимаешь? – испуганно спросила Сильва.
Теперь ей казалось, что она видит себя и Витю со стороны, словно она и сын отражаются в мутном зеркале, которое висит в прихожей у старухи.
– Ну, ма-а-ам, – протянул Витя и зажал самородок в кулаке, цепочка сверкнула на острых позвонках. Сильва похолодела, точно шеи сына коснулось убийственное лезвие.
В комнату вошел Анатолий с мензуркой спирта. Плеснул себе на ладони и принялся растирать Вите спину и грудь. Сын покрывался мурашками и сладостно ойкал. Сильва натянула на его распаренные ступни носки из собачьей шерсти, отвела в кровать, укрыла одеялами. Все казалось, что Витя заболевает. Октябрь в Штормовом – как февраль в Москве.
– Мам, – прошептал Витя. – Я больше не буду убегать.
– Я знаю, – ответила Сильва, а про себя добавила, что они убегут все вместе.
Всю ночь Сильва ворочалась. Думала о детстве, о маме. Тогда казалось, что мать уделяет Сильве недостаточно внимания, что она холодна, вечно занята чем-то своим. Сильва обещала себе, что, когда вырастет и родит дочь, всегда-всегда будет с ней играть, читать ей книжки, водить в зоопарк. А теперь она сама себя маленькую называла лгуньей. Выросла, все забыла, уехала далеко от дома, подарила себя мужчине и его неприветливой родине. Не углядела, что с ее мальчиком что-то не так. Почему его тянет к золоту, а над ним кружит черное воронье? То и дело Сильва выбиралась из постели, тихо прокрадывалась в детскую и целовала теплый Витюшин лоб. Пыталась снять цепочку с самородком, но только нащупывала застежку, как сын, издав рык медвежонка, зарывался глубже в одеяло.
Утром Сильва собрала на скорую руку завтрак из остатков вчерашнего ужина, упаковала в сумку золото, деньги и документы. Она была настроена решительно. Если Анатолий заупрямится, они уедут вдвоем с сыном, да, так будет правильно.
– Мам, можно я еще посплю? – Витя неохотно выглянул из-под одеяла и перевернулся на другой бок.
– Ночью надо было спать, – процедила Сильва, но тут же пожалела, обещала же сама себе не разговаривать так с ребенком, не быть такой язвой. – Пойдем завтракать.
Анатолий стоял у окна мрачный, как Нечаянная сопка, чья верхушка полностью скрылась в сером киселе. Под утро наконец выпал первый поздний снег. Пихты стояли рябые, колеи на дорогах затянуло белизной. Что-то в позе мужа заставило Сильву насторожиться. Сейчас он скажет, что она сошла с ума, как брат Леха, убивший подростка в тундре.
Может, надо выдохнуть? Разобрать сумку, вымыть посуду, погладить белье, книгу, что валяется на полу, поставить в шкаф. И правда, как они все начнут с чистого листа? У них много золота, но его еще поди продай. Может, и не надо никуда убегать, может, и не от кого.
Но Анатолий сказал совсем не то, что ожидала Сильва:
– Ты была права вчера! Давай-ка собери еще теплые вещи, рванем по трассе в Магадан, оттуда куда-нибудь да улетим.
Родная оранжевая машинка, нагруженная чемоданами, тянула с трудом. Сильва думала, что продать ее в Магадане они не успеют, неужели придется бросить? Оглянулась в последний раз на свой опустевший дом. Воду она перекрыла, окна заперла. Наволочки, что забыла снять с веревки, задубели. Наверняка ветер их сорвет, превратятся в грязные тряпки.
Витя, тепло укутанный в плед, сопел на заднем сидении. Снова посыпался мелкий снежок. Сопки совсем заволокло. Дома хмурым утром казались горбатыми. Тут и там зажигались теплые окошки. В них рдели цветы герани, похожие сквозь снежок на засахаренные леденцы.
Справа, будто в старом, мерцающем точками черно-белом кино, медленно проплыли двухэтажные заброшенные насыпнухи. Сильве показалось, будто она увидела на балконе громадный раздувшийся глобус, провожающий ее дьявольской ухмылкой.
Не успели Платошины выехать из Штормового, как дорогу им перегородил потрепанный УАЗ. Оттуда выскочил заметно похудевший Свирепый, теперь он был похож на взъерошенного пса.
– Не выходи! – Сильва схватила мужа за рукав.
Анатолий спокойно кивнул, погладил пальцы Сильвы и выбрался из машины. Сильва опустила оконное стекло, холод обжег щеку.
– В отпуск, что ль, поехали? Замерзли? – гавкнул Свирепый. – Ну, правильно, правильно, у нас тут двадцать четыре месяца
