Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров
Костя идёт к кинотеатру «Юность». У кассы, как обычно, в это время ни души. До сеанса ещё четверть часа Костя слоняется по второму этажу, где находится буфет. Продавщица, похожая на разжиревшую Мальвину, разливает из банок по стеклянным конусам соки – берёзовый и томатный.
Вот зашёл сурового вида седой гражданин в тёмных очках. Костя покупает газировку и пирожное «картошка», напоминающее собачий копролит. Старик в тёмных очках тоже поднялся наверх по лестнице, смотрит на Костю, но самого взгляда не распознать, вместо него чёрные непроницаемые дыры, за которыми, возможно, вообще нет глаз, а только мрак и бездна.
Звенит звонок, возвещающий киносеанс. Из зрителей, кроме Кости, всё тот же странный старик. Он уселся на самом верху, а Костя, после истории с развратной парочкой, предпочитает первый ряд. Уходящая ввысь фрактальность пустых кресел напоминает драконью чешую.
Начинается фильм про войну. Среди снегов и леса медленно ползёт состав с немецкими солдатами. Перед паровозом платформа, на ней мешки с песком, пулемёты. Офицер-эсэсовец глядит в бинокль – нет ли засады. Губная гармошка наигрывает визгливый марш. Возле пулемётчика сидит, вывалив алый язык, злобная овчарка. У кромки елового леса в засаде притаились ободранные бородатые партизаны. Их командир, старик в папахе с красной полосой, яростно крутит ручку подрывной машинки, и паровоз с фрицами взлетает на воздух. Партизаны открывают шквальный огонь по врагу. Потом идут смотреть, что из этого получилось. Платформа от взрыва слетела с искорёженных рельс. На снегу умирающий блондин-эсэсовец с лицом молодого Сапогова. Он шепчет склонившимся бородачам: «Seid ihr alle verdammt!»
Фильм закончился партизанским подвигом и победой – на экране финальные титры. Костя направляется к выходу. На очереди парк, потом обед у бабы Светы и деда Рыбы.
На ступенях оборачивается и опять видит старика, замешкавшегося у дверей. Косте почему-то делается неуютно.
На светофоре вздрагивает от резких слов за спиной:
– Мальчик, постой! Эй, мальчик!..
Всё тот же «слепец»! Высок и худощав. Волосы бледно-лимонного цвета, скулы обветренные и розовые, нос длинный, губы тонкие, на щеках лёгкая седоватая щетина. За очками глаз не разглядеть. На старике расстёгнутый плащ, под ним костюм.
– Помоги мне перейти дорогу, мальчик! – голос неприятный, надоедливый.
У Кости срабатывает тимуровский рефлекс. Просьба вполне уместная для пожилого человека, да ещё и в тёмных очках.
– Пожалуйста… – с покорностью произносит Костя. – Давайте помогу.
Незнакомец кладёт руку на Костино плечо:
– Как тебя зовут? – спрашивает товарищеским тоном.
– Константин…
Загорается зелёный свет, и они идут через дорогу.
Старик смотрит прямо и улыбается тонкой синюшной улыбкой:
– Выходит, мы с тобой тёзки. Меня тоже звать Константином. Да ещё и Константиновичем. Костя в квадрате. Так меня ещё на фронте прозвали однополчане.
Сапогов по привычке врёт, на войне счетовод, разумеется, не был. Но Костя ему сразу верит. Значит, он переводит через проезжую часть ветерана и тревожиться нечего.
– Вы воевали, да? – уточняет Костя.
– Да уж пришлось… – таинственно отвечает Сапогов. – Повоевал…
Перешли на другую сторону улицы, но старик и не собирается убирать ладонь с Костиного плеча. Сжал даже чуть сильнее, словно от волнения. Пальцы у него длинные и цепкие.
– Ты, кстати, в какую сторону направляешься?
– А вон, к парку!.. – показывает Костя, забывая, что ветеран вроде слабовидящий.
– Мне тоже в парк! – с энтузиазмом восклицает «Константин Константинович». – Нам по пути, тёзка. Пройдусь с тобой, если не возражаешь!..
– Не возражаю, – со вздохом соглашается Костя, вяло прикидывая, как повежливей избавиться от навязчивого спутника.
– Разрешишь личный вопрос? – задушевно интересуется Сапогов.
– Конечно, – отвечает Костя.
– Ты знаешь, что такое Юдоль?
Костя понуро задумывается, примерно так же, как у доски в школе, когда ответ заранее не известен, потом качает головой:
– Нет, а что это?
– А ведь это важно… – старик морщит лоб. – Чему вас в школе учат?!
Костя хотел было уточнить про Юдоль, но после замечания Сапогова уже неловко и спрашивать.
– Что это у тебя с рукой? – вдруг произносит ветеран. Голос почему-то дребезжит. – Покажи, не стесняйся!
Оказывается, он не слепой, а прекрасно видящий.
– Да я и не стесняюсь, – с досадой произносит Костя.
На самом деле ему неприятно демонстрировать постороннему человеку свой недужный палец.
– Ты не думай, я заслуженный хирург! Айболита читал? – Сапогов поднимает очки на лоб, и Костя видит его глаза. Бледно-голубые, бешеные.
Сапогов перехватывает Костину руку и приближает к лицу:
– Тэк-с… Хм-м…
Затем тщательно ощупывает чёрный палец, нажимая по очереди на фаланги:
– Тут беспокоит? А тут? Очень интересно… А ну, сожми его, а теперь разожми!..
Безымянный кое-как гнётся. На ощупь заметно холоднее, чем остальные пальцы…
Костя осторожно пытается вытащить руку, но старик не отпускает. И ладонь у него взмокла и стала неприятно липкой, горячей…
– Погоди, я ещё не закончил осмотр! – строго говорит Сапогов. – И давно он такой?
– Лет шесть, – Костя устал отвечать на подобные вопросы. Все кому не лень спрашивают. – Вроде раньше был нормальным, а потом взял и резко почернел.
– Хорошенькие дела… – Сапогов озабоченно цокает языком. – Вот что скажу, дружок. Мне это категорически не нравится. Напоминает злокачественную гангрену! Гангренус кошмарус! – добавляет на выдуманной латыни для солидности. – Не помешало бы тщательное обследование и рентген. Может, заглянешь ко мне в кабинет? Я напишу адрес!
Сапогов притворяется, что лезет в карман за блокнотом. Там ничего нет, кроме старого гнутого гвоздя, который он недавно нашёл на кладбище и думал подкинуть Иде Иосифовне.
– Меня уже водили к врачу, – возражает Костя. – И он сказал, что ничего делать не надо! Не болит же!..
– Это сегодня не болит, а потом всю руку придётся резать! – хмурит брови Сапогов. – Тебя явно осматривал какой-то недоучка! Разве сейчас врачи?! Вредители одни!
В общем, пока счетовод тискал Костин палец, с ним произошла глобальная умственная метаморфоза. Едва он потянулся к Безымянному, тот изнутри полыхнул магическим светом и по контуру его побежали искры, даже посыпались с ногтя, как при сварке. Понятно, всё это происходило в воображении Андрея Тимофеевича, а Костя ничего такого не увидел.
Это для лишайного мальчишки почерневший палец был стыдной частью тела. А Сапогов безоговорочно уверовал, что имеет дело с настоящим сатанинским артефактом! Андрея Тимофеевича внутренне затрясло – дрожь, невообразимая нега и ужас проникли в его тело, едва он коснулся Безымянного!
Счетовод сам не понимает, как ему хватает выдержки притворяться хирургом вместо того, чтобы впиться в безымянный зубами, отгрызть и бежать прочь с драгоценной добычей во рту…
– Вот и парк! – Костя резко высвобождает руку. – До свидания!
И припустил по дорожке! Сапогову приходится прибавить
