Луша - Карина Кокрэлл-Ферре
Наконец идти по бесконечной улице под дождем стало невмоготу. Луша остановила молодую женщину и спросила, ведет ли эта дорога к вокзалу. Женщина ответила, что есть и короткий путь, и стала охотно объяснять, указывая рукой с новеньким золотым кольцом, на узкий переулок, уводящий налево: «Поверни во-он туда, в Буденновский переулок, и иди до зеленой колонки, потом направо, это будет улица Саккоиванцетти. Там увидишь аптечный киоск, от него налево — на улицу Пальмиротольятти, она и выведет прямо к вокзалу».
Лушка поняла только, что короткая дорога есть. Обрадовалась, сказала спасибо и вбежала в указанный переулок, полагая, что дальше дорогу будет спрашивать у прохожих. Ведь должны же быть прохожие.
До улицы какого-то немного неприличного Саккоиванцетти она дошла без посторонней помощи, да и некого было спрашивать — все сидели по домам. Вдруг асфальт кончился, и ноги заскользили по мокрым булыжникам.
За тюлевыми занавесками низеньких избушек светились телевизоры и люстры. Другие дома, видимо, стояли в глубине садов, отделенные от улицы высоченными глухими заборами. За заборами разрывались от лая невидимые собаки. Ругались мужские голоса, молодой и старый.
Дождь немного утих.
Лушка почувствовала, как голодна, когда увидела в уличном фонаре ветку больших белых яблок, свесившуюся с глухого забора. Она подпрыгнула и сорвала самое большое яблоко, за что спружинившая ветка обдала ее холодным душем. В то же самое время калитка резко отворилась, словно за ней кто-то ждал, и оттуда понесся визгливый ор:
— Ах ты, воровка! Повадились, сволочи! Вот я тебя!
Закричала тетка и за ней погналась.
— А ну стой, я тебя узнала, ты Донцовых выродок.
Зажав яблоко, Лушка бросилась бежать и нырнула в спасительную темноту боковой улочки, чтобы сбить тетку со следа. Та все гналась.
— Ну, погоди у меня!
Лушка юркнула в дыру в заборе и вывалилась на другую булыжную улицу и побежала по ней вниз. Когда она остановилась отдышаться, уверенная, что тетка отстала, то уже понятия не имела, где находится.
Темнота перестала быть спасительной. Она обступила ее со всех сторон молча и угрожающе. Ни единого окна на всей улице не светилось. Звуки стихли, даже собачий лай стал далеким и непонятно, откуда несся. Стерлась граница между улицей и садами. Деревья и кусты росли везде.
Когда из-за обтрепанных краев туч удалось выглянуть полной луне, Лушка рассмотрела обрушившиеся заборы, провалившиеся крыши, пустые глазницы окон. Из одной крыши, совсем рядом, росло рукастое дерево.
Спасением казался одинокий уличный фонарь, полсотни метров вниз по улице. Под ним из колонки набирал воду какой-то человек! Лушка, с яблоком в кармане, постоянно поскальзываясь на мокрых булыжниках, ринулась к колонке.
Человек у колонки оказался лысым, худым стариком в темном ватнике, кальсонах и галошах. Он не повернулся в ее сторону, что сделал бы, наверное, всякий. Если он ее и заметил, то обратил не более внимания, чем на какую-нибудь кошку. Вода мощно ударяла в эмалированное ведро, подвешенное на носу колонки, и старик, стоя к Лушке в профиль в единственном круге света среди штрихов начавшегося дождя, не отрываясь смотрел на то, как наполнялось ведро.
Старик ей не понравился, чувствовалось в нем что-то странное, но выбора у нее не было.
— Дедушка, вы не знаете, как мне отсюда пройти к вокзалу? — спросила она, стоя на безопасном, как ей казалось, расстоянии, и прибавила на всякий случай: — Меня там папка ждет, он у меня в милиции работает. Главным милиционером.
Старик, наконец, повернул к ней лицо.
— Мне на вокзал надо, меня папка ждет, искать, наверное, уже пошел…
Старик открыл рот и замычал, как глухонемые, потом, бросив кран, резким движением согнул руку в локте в неприличном жесте.
Лушка бросилась прочь. Ее хлестали мокрые ветки, жгла крапива, но она продиралась через все это, ни на секунду не останавливаясь, — прочь от страшного старика! Выкатившаяся луна осветила бесчисленные кривые стволы и кроны, усыпанные белыми плодами. В отдалении виднелась светлая стена какого-то строения. Она двинулась туда, подумав, что… Нога, неловко подвернувшись, провалилась в яму. От пятки до макушки Лушу пронзила такая боль, что она завопила, уже не думая, услышит страшный старик или нет…
Луша не знала, что попала в зону затопления (по документам она проходила как З.З.). Отсюда выселили людей много лет назад, когда строили водохранилище, потому что улицы собирались затопить, да не рассчитали. Под водой оказалась только нижняя часть зоны затопления. Оставшиеся развалины с заброшенными садами отгородили и забыли.
Улицы там вели к реке и продолжались под водой…
Глава 7
Николай. Ночь исчезновения
(27 сентября 1971 года)
Слесарь авиационного завода Николай Речной пришел домой поздно. Голодный, трезвый, злой. Вешая на крючок в коридоре драповый куртец, который почему-то называл бушлатом, и снимая ботинки, он яростно и многоэтажно охарактеризовал руководство своего орденоносного предприятия, заставившего его работать сверхурочные в тяжелый день — понедельник.
— Та-ань, Лу-уш! — доставая из кармана чекушку водки, позвал он зачем-то, уже зная, что дома никого: никому не спрятаться в их крошечной хрущевке.
Нехорошая, необычная тишина стояла в квартире. Только утробно включился холодильник. Он аккуратно поставил в коридоре ботинки.
Потянул носом.
Что за черт! Пахло мясом.
И вдруг увидел на линолеуме котлету. Объяснения этому не было.
— Зажрались!
Поднял. Осмотрел. Пожал плечами и прошел в кухню с котлетой в руке. Чертыхнулся, наступив носками на ломкие, подсохшие газеты и клоки Лушкиных волос, сиротливо прилипших к линолеуму. Тревога росла.
— Что, блядь, за парикмахерскую тут устроили?!
Прошел в кухню, обмыл котлету под краном и положил на буфет обсыхать. Если прожарить, есть можно.
В холодильнике нашелся слепок из вчерашних макарон по-флотски.
Николай снял клетчатую рубашку и аккуратно повесил ее на стул в комнате, которую называли «большой», она же супружеская спальня. Оставшись в нитяной майке на жилистом теле, белом до синевы, с кирпично-красными руками — огороды! — Николай вернулся на кухню и поставил на стол бутылку, которая должна была способствовать его примирению с жизнью и заводской администрацией. Работали они с Танькой в разные смены, и в будни каждый ел сам по себе, никто никого не ждал.
Яростно чиркнув спичкой, Николай поставил снедь прямо в столовском алюминиевом судке на синие газовые соцветья. Потом начал убирать с пола намокшие газеты и остолбенел.
