Черная метель - Элисон Стайн

Рэй вполне мог прикрыть свой слуховой аппарат волосами, но он, похоже, к этому не стремился и все время убирал темные пряди с лица.

Всю жизнь я мучилась: не пропустила ли я что-нибудь? Все ли расслышала? Не ошиблась ли с ответом? Мою тайну раскрыли? Интересно, каково это – жить, не пряча свою глухоту. Тогда мне не пришлось бы ничего объяснять окружающим. Люди бы с первого взгляда – будь они достаточно наблюдательны – все понимали. Это было бы лучше или хуже, чем постоянно притворяться?

– Как впечатления? – спросил Рэй.

– Какие красивые радуги…

– Это призмы, – объяснила Хелен, появляясь в дверях. Они с Сэмом принесли из кухни кувшин и четыре высоких стакана с лимонадом.

Я взяла запотевший от холода стакан.

По возрасту Хелен была где-то посередине между моей мамой и Луизой. Когда она поворачивалась и на нее под разными углами падал солнечный свет из больших окон, я могла разглядеть в ней ту девушку, которой она когда-то была: со вздернутым носиком, светлыми волосами и веснушками. Как с Амелией, только наоборот: порой мне казалось, что я вижу, в какого подростка превращается моя сестра и какой она станет взрослой. Это было как голограмма, некое послание из будущего, которое по получении сразу гасло.

Хелен все еще была блондинкой, хотя волосы у нее, очевидно, истончились и выцвели. Под фартуком на ней был голубой сарафан, более вычурный, чем любая вещь из маминого гардероба. Хелен явно любила голубой цвет. Ее дом и одежда не отличались по цвету от гор, уходящих под облака. Правда, на фартуке, сарафане и даже коже рук у нее были разноцветные пятнышки краски, такие мелкие, что я их не сразу заметила. Мелкие, как песок.

Я оглянулась на призмы: подвешенные на лесках стеклянные капли тяжело покачивались под струями воздуха из кондиционера.

– Знаешь, что такое призмы? – мягко спросила Хелен.

Подойдя к окну, она потянула за одну из лесок. Остальные призмы закачались, ударяясь друг о друга с тихим стуком. Хелен наклонилась и протянула мне кристалл, и я стала рассматривать его, подвинувшись на диване поближе к свету. Кристалл со множеством граней был похож на большую модную серьгу или на стеклянную дверную ручку, которую я как-то видела на блошином рынке.

– Лучи разного цвета распространяются в стекле с разной скоростью, – объяснила Хелен. – Они по-разному преломляются и поэтому, когда выходят из стекла, выглядят как радуга. Или много радуг. – Она оглядела комнату. Потолок, цветы в горшках с суккулентами и даже ее лицо были расписаны радугами. Призма, тяжелая, как яйцо, покачивалась у нее на ладони.

– Почему у вас их так много? – спросила я.

– Наверное, мне просто нравится смотреть, как меняется свет. – Хелен выпрямилась и что-то отстегнула в верхней части окна. Леска, на которой держалась призма, упала ей в ладони, и Хелен протянула мне сверкающий кристалл. – Возьми себе.

– Ой, нет. – Вещица показалась мне дорогой, а мы были едва знакомы.

– У меня их много. У Рэя такая уже есть.

– По утрам здесь круто, – кивнул он. – Все так и _ _ _ _.

Я постаралась прогнать возникший было перед глазами образ Рэя по утрам: где он спал, как он спал…

Я взяла призму: она была прохладной на ощупь. Хелен смотала леску колечком и вложила ее мне в ладонь. Пальцы у нее были теплые, а на них – множество колец, бирюзовых и серебряных, но на безымянном пальце ничего не было. Мне было так одиноко на ферме, но у меня хотя бы была семья, близкие люди. А Хелен жила совсем одна в этой пустоши. На стенах ее дома было очень много фотографий, но я не заметила ни одного снимка с людьми.

«От родителей призму придется прятать», – подумала я. Это улика, вещественное доказательство. Если они ее найдут, то поймут: я их ослушалась. Я куда-то ходила, с кем-то познакомилась, приняла подарок, от которого, по мнению отца, должна была отказаться. Необычная, изящная, декоративная вещица. Ей не было места в нашем доме, где держали только нужное в хозяйстве. Даже у Амелии почти совсем не было игрушек. И платья она за мной донашивала.

Я положила призму в карман. Хелен и Сэм, усевшись в кресла напротив дивана, обсуждали погоду.

– У меня все в порядке, – говорила Хелен. – Электричество есть, а это самое главное. Я могу убрать _ _ _ _. Наверное, это знак, что пора бы заменить окна.

– Мы можем чем-нибудь помочь, пока мы здесь? – спросил Сэм. – Починить или осмотреть? Может, крыша на кухне опять протекает?

– Ну, было же сухо, откуда мне знать?

Они немного посмеялись, а я, невольно подавшись вперед, спросила:

– Скажите, мэм, когда здесь в последний раз шел дождь?

– Ой, пожалуйста, не называй меня «мэм». Просто Хелен. – Она задумалась. – Честное слово, не помню, когда он был в последний раз. Ты не помнишь, Сэм?

Тот покачал головой.

– Должно быть записано где-нибудь в офисе. Или Гас знает.

В отличие от меня, они не проявляли беспокойства по этому поводу. Похоже, дождь здесь был настолько редким явлением, что они его даже не могли припомнить.

– Вода – это то, чего у нас здесь _ _ _ _, – вздохнула Хелен. – Только за деньги.

А денег у моих родителей не было.

Они много переезжали с места на место еще до моего рождения, все искали, где получше, – как говорил отец, начинали все с нуля. Оба родились в Огайо, но отправились попытать счастья в горах Западной Вирджинии, а потом на равнинах Пенсильвании. Там был влажный климат с лесами и полями, на которых хорошо росли сельскохозяйственные культуры. Мой отец шутил, что в Пенсильвании так много фруктовых садов, что там, наверное, живет снежный человек – устроил себе жилище где-нибудь среди густых рядов яблонь, собирает созревшие плоды, когда захочет, и питается ими.

Узнав, что у них намечается первенец, папа и мама решили вернуться в родной штат. Дом – это место, где расти могло все, включая и нас с Амелией. Отец считал, что это было правильное решение. Но из-за наводнения у них возникло ощущение, что даже дома стало небезопасно и надо опять переезжать. Так мы сменили болото на бесплодную землю.

Сэм ходил за Хелен по дому, а она показывала, что нужно починить и чем она занимается. Дом выглядел в целом довольно благоустроенным, особенно по сравнению с нашей фермой.

– Похоже, Хелен вполне справляется, – сказала я Рэю.

– Да, но она живет одна. После любой чрезвычайной