Эхо наших жизней - Фейт Гарднер
Затем я иду в свою комнату, снимаю очки, собираю волосы в хвост и плачу в подушку ровно три минуты. Я ненавижу плакать. Ненавижу позволять себе плакать. От этого я всегда чувствую себя слабой, кто бы что ни говорил. Но время от времени я все же позволяю себе это – или, скорее, разрешаю, – чтобы выплеснуть те негативные чувства, что накопились внутри меня. Вымыть их. Очиститься, будто промыть засор. Обычно это помогает. После я как новенькая. Готова снова встретиться с миром. Я иду в ванную, умываюсь и надеваю очки.
Но, честно говоря, на этот раз я не чувствую себя лучше.
Глава 22
Джой говорит, что хочет доставку из Homeroom на день рождения. Homeroom – это хипстерский ресторан в Северном Окленде, где подают только макароны с сыром по абсурдно высоким ценам. Пока мы вместе едим, до меня доходит, что хуже того, что Джой не выходит из дома сегодня и вообще – не просит, как обычно, сводить ее в спа на день рождения или подарить ей билеты на хеви-метал-шоу (моя сестра успешно сочетает в себе и ту и другую сторону), – это то, что мама сидит рядом, поглощает еду, болтает о повседневных делах и, кажется, совершенно не замечает, что ее старшая дочь превратилась в полноценную агорафобку.
Я погуглила это слово: «агорафобия». Оно происходит от греческого «страх рынка», что трагически уместно, учитывая, что все началось со смертоносной стрельбы в торговом центре. Глядя на этимологию слова в dictionary.com, я почувствовала себя увереннее и решила твердо встать на защиту Джой. Значит, она боится общественных мест. Ну конечно же, боится. Да и кто страннее за этим обеденным столом, который заставлен контейнерами из доставки и освещен праздничной свечой с Иисусом в цилиндре, нарисованным маркером, – агорафобка или женщина, которая планирует спасти мир?
– Я и правда думаю, что в ближайшее десятилетие мы можем дойти до того, что отменим Вторую поправку, – говорит мама. – Я знаю, что это звучит фантастически, но я обсуждала это с МЗБО, и это моя следующая тема для обсуждения со СМИ. Итак, у вас есть террористы, устраивающие расстрелы в детских садах, торговых центрах, кинотеатрах, но нет никого, кто готов принять какой-нибудь мало-мальски важный закон, чтобы прекратить это, – что ж, ладно. Вы показали, что не умеете ответственно относиться к оружию. Вы потеряли свою привилегию, американцы.
Это, кстати, мамин ответ на мой вопрос, как прошел ее день. Я ожидала услышать новости с работы. Вместо этого она начала проповедовать. Рассказывать, что у нее на уме. Вот тебе и с днем рождения, Джой. Я почти надеюсь, что моя сестра отупела после всего виски, выпитого с Лексом. Ее щеки красные, но, может быть, тому виной острый соус в ее макаронах с сыром, романтический флер от визита Лекса или мамины рассуждения. Кто знает.
– Ладно, – говорю я, чтобы прервать эту обличительную речь. – Лекс заходил. Что это вообще было?
Улыбка пляшет на губах Джой, пока она тыкает вилкой в брюссельскую капусту.
– Знаете, как бывает: не видел кого-то целую вечность и вот внезапно встречаешь, а за это время столько всего произошло, но все равно… все равно между вами как будто все по-прежнему? Как будто ничего не случилось? И ничего в мире не изменилось?
– Иногда я чувствую себя так с вашим отцом, – говорит мама. – Но в негативном смысле. Скорее, будто рана никогда не затянется.
Я перевожу взгляд на маму, удивленная этим признанием. То есть, конечно, я это знала, чувствовала, но услышать это все равно шок.
Джой мечтательно жует брюссельскую капусту, не обращая внимания на то, что только что сказала мама.
– Ну, я чувствую себя так же с Лексом.
– Кстати, Electric Wheelchair завтра играют на Гилмана, – говорю я.
– Я знаю, – отвечает Джой.
– Пойдем?
– Вместе? – спрашивает она, вскидывая брови.
– Ну да. Давай сходим. Я училась в старшей школе с парнем, который играет на разогреве. Dr. Crusher.
Я смотрю на нее не мигая, чтобы узнать, что она скажет.
– Звучит весело, – блекло отвечает она.
– Какая прелесть: мои девочки вдвоем пойдут на концерт, – говорит мама. – А я завтра вечером выступаю перед группой людей, переживших вооруженное насилие.
– Ты вообще собираешься останавливаться? – спрашивает Джой. – Иногда я устаю, просто слушая тебя; не могу даже представить себя на твоем месте.
– Мы все справляемся по-своему, – говорит мама, закрывая контейнер с остатками еды и заворачивая его в фольгу.
Мама дарит Джой серьги в виде черепушек и дневник, обложка которого сделана из старой пластинки, – подарки, которые заставляют Джой завизжать и броситься на нее с объятьями.
Когда Джой открывает мой подарок, она смеется.
– Да-да, знаю, – говорю я ей. – Я так гордилась собой, когда нашла ее. А потом я вернулась домой, увидела Лекса и поняла, как сглупила.
Джой долго и крепко обнимает меня, все еще сотрясаясь от смеха. Я не понимаю, что тут настолько смешного. У мамы глаза на мокром месте, когда она рассказывает о рождении Джой и о том, какой это был страх, когда она не закричала. Какое у нее было серьезное крошечное личико с прищуренными глазками. Она крепко обнимает Джой и говорит ей:
– Я так рада, что ты родилась, Джой Мейпл Лавелл.
– Мамуля-я-я, – говорит приглушенно Джой, прижимаясь к маминому плечу.
– И я так рада, что ты жива, – говорит мама.
Ее голос срывается. Она отстраняется, встает и промокает глаза салфеткой. Затем принимается убирать полупустые контейнеры с теплой едой.
Когда все убрано, маме звонит кто-то из МЗБО, и они разговаривают по громкой связи, а я иду за Джой в ее комнату. Она лежит на кровати с блаженным видом, закрыв глаза и потирая живот.
– Когда мне был двадцать один, это был очень хороший год, – поет она со всей страстью.[16]
«Но правда ли это, Джой?» Я не подхватываю песню. Я захлопываю за собой дверь и сажусь на кровать рядом с ней.
– Почему ты здесь, а не отрываешься в баре? – спрашиваю я. – Это же твой день рождения.
– Сама знаешь почему, – говорит она, не открывая глаз.
– Ты не выходила из дома с момента стрельбы, так ведь.
Это не вопрос. Это утверждение.
Она открывает глаза. Она не выглядит удивленной. Белки ее глаз розовые. Через мгновение она говорит:
– Мне нравится сидеть дома.
– Я думала, что тебе прописали лекарства.
– Я и принимаю их, очень добросовестно, – говорит она, присаживаясь и тут же заводясь с пол-оборота. – И я хожу на все онлайн-сессии, занимаюсь спортом и, мать твою, даже медитирую. А об этом ты знала, Бетти?
– Это хорошо.
– Я