Эхо наших жизней - Фейт Гарднер
– Привет, Джамайка, – говорю я. – А Джой здесь?
Она ставит сапог и снимает очки для чтения.
– Как тебя там зовут? – спрашивает она.
Она спрашивает меня об этом каждый раз при встрече. Джой однажды сказала, что Джамайка «древнее, чем Бог, и уж точно повыше него». Джамайка старше моей бабушки и курит больше травы, чем братство Санта-Круз.
– Бетти, – напоминаю я ей.
– А, сестра Джой! – почти кричит она, звеня браслетами в узнавании. – Где Джой?
Она спускает сапог, который до блеска начистила, на пол, залезает туда ногой и идет ко мне.
– С ней все в порядке? – спрашивает она.
– Она… она в порядке.
Тут нужно мгновение для передышки – во всяком случае, мне точно, – потому что я застываю, сжимая в руках кофе и торт, смотрю в мутные от катаракты глаза Джамайки и понимаю: что-то здесь не сходится, и я точно знаю, что именно.
Иногда наступает такой момент осознания. Осознания того, что в глубине души ты и так знала. Так что на самом деле это своего рода переосмысление. Или ты наконец позволяешь себе столкнуться лицом к лицу с тем, что давно подозревал. Привет. Приветики. Я – правда, и я здесь уже давно. Готова посмотреть мне в глаза?
Правда в том, что моя сестра не ходит на работу уже несколько недель. Больше месяца. С момента стрельбы в «Гламуре». На самом деле я даже готова поспорить на Chanel Haute Couture, что моя сестра не выходила из дома ни разу с тех пор, как впервые посетила психиатра. Она не работала, как обещала. Она лгала моей маме и лгала мне.
– Что случилось? – спрашивает Джамайка, кладя холодную руку мне на плечо. – Ты ее видела?
– Да, я вижу ее каждый день, – говорю я с замиранием сердца.
– Я думала, что она померла, и я не шучу, – говорит Джамайка. – Вот так просто пропасть, не отвечать на звонки, сообщения, ни на что? – Она качает головой. – Ты уверена, что она в порядке?
«Нет, – хочу сказать я. – Я уверена, что она совсем не в порядке».
– Мне очень жаль. – Я двигаюсь к двери. – Я ничего не знала. Я… честно говоря, я думала, что она все еще здесь работает.
– Можешь попросить ее позвонить мне? – говорит Джамайка. – Ключи до сих пор у нее.
Я открываю дверь:
– Конечно, я ей передам.
– Два года здесь проработала, а потом – пуф – и исчезла. – Джамайка щелкает пальцами.
– Не знаю, что сказать…
– Она и правда меня подставила, понимаешь? – говорит Джамайка, и ее лицо заметно меняется от неверия к гневу.
– Простите, – говорю я, и дверь захлопывается за мной. Я спешу за угол, сбегая от этой невероятно неудобной ситуации.
Мгновение я в шоке стою под солнечными лучами рядом с граффити, на которой смеющиеся люди всех рас держатся за руки. Они выглядят такими чертовски счастливыми. Я швыряю в них контейнер с тортом в столь несвойственной мне ярости, что к тому моменту, когда пластиковый контейнер ударяется о тротуар, я уже бегу поднимать его, словно это был несчастный случай.
– Прости, – шепчу я слегка помятому, но все еще целому контейнеру с тортом. Я оглядываюсь по сторонам – вдруг кто-то это видел, – но никого нет, кроме парня без рубашки, который голосит песню об Иисусе, крутя педали детского велосипеда по неправильной стороне дороги, но он, кажется, слишком пьян, чтобы обращать на меня внимание.
Я иду три квартала пешком до нашего дома. Мы живем на верхнем этаже, над нашим хозяином в одной квартире и его матерью в другой. На мгновение я замираю на крыльце и пытаюсь понять, что, черт возьми, я собираюсь сказать Джой. Я не знаю, но я должна что-то сказать. Это зашло слишком далеко. Ей нужна помощь. Я захожу домой и сбрасываю обувь. Я слышу незнакомый смех. Вернее, слишком знакомый смех. Хохот Джой, сплетенный с низким мужским смехом. Я прохожу в гостиную, из нее – в коридор. Я замираю и заглядываю в открытую дверь, только чтобы убедиться: это и правда Лекс. Лекс вернулся, и он с моей сестрой в ее комнате, сидит рядом на кровати. Они выглядят так, будто созданы друг для друга: оба в черной облегающей одежде, с растушеванной подводкой для глаз. Он показывает ей что-то на своем телефоне. Оба поднимают на меня глаза.
– Привет, – неловко говорю я, и мое присутствие сразу прерывает смех.
– Привет, Старушка, – говорит он.
Это его давнишнее прозвище для меня. Ну знаете, старушка Бетти. Все потому что я выгляжу старомодно и люблю милые платья в стиле шестидесятых. Очень изобретательно.
– Почему ты дома? – удивленно спрашивает Джой.
– На работе сработала пожарная сигнализация, – отвечаю я. – А почему ты дома?
– У меня день рождения, – говорит она.
Она отвечает так автоматически, так бесстрастно, что это действительно что-то с чем-то. Хотя, думаю, здесь она не лжет. У нее и правда день рождения. Но дома она не поэтому. Она дома, потому что теперь она всегда дома.
– А ты что здесь делаешь? – спрашиваю я Лекса.
– Пришел в гости, а что, не видно? – говорит Джой. – Боже. Ну да, большое спасибо за поздравления.
Стыд раскрашивает мои щеки. Я подхожу и протягиваю ей торт в пластиковом контейнере и остывший кофе.
– С днем рождения.
– О, это очень миленько, – говорит Джой, принимая их. – Но что, прости господи, случилось с тортом?
– Прости, – говорю я.
– Ничего, я все равно его съем. – Она улыбается и обнимает меня. От нее пахнет духами и чем-то еще – виски? Не исключено, что это все Лекс. Он всегда отрывается по полной. Мы отстраняемся друг от друга, и я вижу на кровати позади нее пластинку Electric Wheelchair – точно такую же, как я купила ей на день рождения. Я снова чувствую себя ужасно глупо, впрочем, ничего нового. Джой садится за стол с кофе, и они с Лексом начинают