Глафира и Президент - Анастасия Викторовна Астафьева

— И барабанку твою назад принесу! — в сердцах кричала она. — Наврал, поди, что для меня покупал?! И платок газовый этот — Тамарин! Я вспомнила! Даже фотография где-то есть, она в нём! Эх ты-ы… Поиздевался над старухой…

Но старик снова спрятался за своей глухотой, Глафира теперь не понимала — мнимой или настоящей, делал вид, что не слышит её оскорблённых речей. Сидел, уставившись в стену, жевал оладьи. Небритый подбородок его был измазан в сметане, жирные руки он вытирал прямо о штанины.

Глафира промокнула уголком платка слезящиеся и от дыма, и от обиды глаза, схватила пустую миску и, громко хлопнув дверью, ушла от деда.

Странные, жалкие людишки: вроде откроют душу, разоткровенничаются, поплачутся, а потом сами же и злятся на того, кто принял их признания, пожалел, ненавидят за минуту своей слабости, за чувства, проснувшиеся в омертвевшей, заскорузлой душе!

Так и вчера! Ведь они все трое видели это! Каждый чувствовал то же, что и другой! Непреодолимую силу и благоговейный страх перед ней!

Господь явил им великое Чудо! Такое, которое даётся единицам! Через век из небытия вернулась утраченная иконка! И даже то, что она тогда, давным-давно, сгорела вместе с часовней, утвердил Господь: опалены оказались края у образа! Из огня восстала Богородица! И вот Он доверил им это Чудо! И лично в руки Президенту вложил иконку, будто указуя, о ком надлежит в первую очередь печься земному властителю — о сирых и убогих, о вдовах и детях! И ведь он принял этот образ, а вместе с ним и обет.

А что же случилось сегодня? Полоумная старуха, закостенелый солдафон и глава огромной страны, именовавшейся когда-то Святой Русью, струсили? Отмахнулись от Чуда? От веры отступились? Проспали ночь и наутро живут как ни в чём не бывало? И совесть не жжёт?..

Потому и лишил Господь их вновь обретённого образа. Видела, видела Глафира краем глаза, как мялся Президент около своей куртки, как воровски запустил пальцы в карман и ничего не нашёл там. Как смотрел на них, испачканные углём…

И стыдливо прятали потом все трое глаза друг от друга. Потому что если встать и сказать: да, было! я — свидетель! — то и жить дальше надо как-то совсем иначе. В пустыню удаляться. В скит. До последнего вздоха в молитве пребывать. Но слаб, жалок человек. .

Конечно, и эту свою нестерпимую боль и удушающий стыд Глафира не смогла бы облечь в столь высокопарные слова и фразы. Она только шептала пересохшими губами:

— Господи! Спаситель наш! Пресвятая Богородица! Простите нам, ибо не ведаем, что творим!.

С сокрушённым, надорванным сердцем вернулась Глафира домой, а там была нервная суета. Оказывается, вместе со светом исчез и интернет. И Президент не мог переслать свои замечания и пометки по законопроекту, а ещё на этот день у него были назначены переговоры по видеосвязи с Ангелой Меркель.

Глава страны метался по избе и раздражённо повторял:

— Как не вовремя! Ну как же не вовремя!

Илья с Никитичем притащили из машины какую-то аппаратуру, пытались настроить её напрямую на спутник, запустить виртуальную связь. Психовали, злились.

— А как раньше-то жили? При лучине, при керосинке? Без этих тырнетов ваших? — буркнула Глафира.

— Да что вы всё «раньше», «раньше»! — вдруг резко оборвал её Президент. — Оглянитесь вокруг! Мир другой! Жизнь другая. Темпы, скорости, запросы. Всё на планете изменилось… Ну трудно вам про планету понять — на правнуков своих посмотрите, поговорите с ними: они же живут совсем другими интересами. И если они будут по-прежнему сидеть с вами при лучине, они просто не выживут в современном мире!

— Конечно, не нужны мы стали никому, только небо коптим, — проворчала старуха, обиженно поджала губы и ушла в спаленку. — И вся наша жизнь тоже не нужна. Потому и жрёт нас, стариков, этот ковид. Ведь сплошь старики мрут… Я теперь поняла почему. Расчищает, значит, местечко для новой жизни.

Она легла на кровать, закрыла глаза, вытянулась вся и сложила руки на груди, будто покойница.

Как же, пробовала она поговорить с правнучкой-студенткой. Одно расстройство. Год назад, когда на юбилей к Вальке ездила. Шестьдесят лет сыночку стукнуло. Толстый, лысый. На пенсию провожали. И завели тогда за столом разговоры про пенсионную реформу, ругали Президента, да что ругали… проклинали даже! Вот, мол, Вальке-то хорошо, проскочил! А кто опоздал родиться, тем пенсии не видать! Один кукиш! Спасибо, родное государство! И главе российскому лично низкий поклон!

Не хотела Глафира слушать, как перемывают косточки дорогому Президенту, сердце заходилось от обиды за него. Ушла в комнату. А там Наташа. Тоже слышать ничего не хочет — забралась с ногами на диван, в руке телефон, в ушах наушники. Подсела к ней бабка, спрашивает, как жизнь молодая. Наташа один наушник из уха вытащила. «Чего?» — говорит. Старуха переспросила. «Нормально, баб…» — ответила правнучка и снова ухо заткнула. «Замуж не собираешься?» — «А? А-а-а… фр-р-р! Чего я там забыла?» — «Учишься на кого?» — «На юриста…» — «На юмориста?» Засмеялась Наташа: «Можно и так сказать!» — «Это те, что в „Кривом зеркале" народ смешат?» Наташа того пуще залилась: «У нас вся страна — кривое зеркало, и всем смешно! Прям ухохотались!» Глафира осерчала: «Ты зачем так нехорошо говоришь? Это где вас такому учат? В институтах?» Наташа нахмурилась: «Ба, отстань, а?..» И опять отгородилась наушниками. Как дед Семён своей глухотой! Не докричишься. .

— Подключили! — воскликнул вдруг Илья, Глафира даже вздрогнула от неожиданности.

Все снова засуетились, забегали, задвигали табуретки. И через минуту бабка услышала, как Президент по-немецки поприветствовал кого-то. А когда ему ответил так же по-немецки женский голос, старуха поняла, что переговоры с Меркель начались.

Глафира в школе учила немецкий язык, но, конечно же, ничего не помнила, кроме коротенького рифмованного стихотворения. Бабка напрягла мозг, даже глаза закатила, словно пытаясь заглянуть в свою девичью память, и зашептала одними губами:

Либе зонне, шайне видер,

Шайн ди дюстерн волькен нидер!

Комм мит дайнем гольднен штрааль

Видер юбер берг унд таль![21]

А вот что означали эти заморские слова, она запамятовала совсем. «Зонне» вот точно по-немецки— «солнце». Хорошее, значит, стихотворение, про природу.

Президент шпрехал по-немецки лихо. Иногда смеялся. Ангела тоже смеялась в ответ. Потом они говорили строго, отрывисто. Явно поспорили о чём-то. Звучание чужого наречия убаюкивало Глафиру, и она не заметила, как