Книжная лавка фонарщика - Софи Остин
Так вот зачем им понадобилось столько карет и тяжеловозов. У Эвелин пересохло во рту. Неровным голосом она сказала:
— Но ведь моему отцу принадлежит все, что есть в этом доме: всякая подушка, всякая ложка. Вы не можете… вы ведь не станете все это забирать? — Она посмотрела на портрет прадедушки. В своей роскоши и помпезности эта картина была совершенно нелепа. — Кто в здравом уме захочет платить за моего прадедушку Джорджа! Вы просто не можете забрать у нас все!
— Увы, моя милая. Боюсь, эти люди могут.
Услышав за спиной голос матери, Эвелин обернулась. Леди Сесилия Ситон стояла в дверях: в своем строгом сером платье, с аккуратно собранными на затылке волосами она казалась бледнее и старше, чем на самом деле была.
— Очень надеюсь, что урожай, скот и деньги, вырученные с продажи нашего имущества, смогут покрыть весь долг твоего отца.
В груди у Эвелин что-то сжалось.
— Вы всё знали, мама?
— Твой отец написал мне письмо, — ответила Сесилия, входя в комнату, — в начале весны.
Так вот почему ее мать снова впала в уныние. Он все ей рассказал — предупредил ее.
Сесилия перевела холодный взгляд своих ясных карих глаз обратно на полицейского:
— Однако Джон уверял меня, что в продаже имущества необходимости не возникнет.
— Это останется на усмотрение назначенного судом попечителя, леди Ситон, — сказал полицейский, потупив взгляд.
— Продажа имущества? — повторила Эвелин. Ей начал овладевать леденящий страх, от которого мерзли руки и перехватывало дыхание. — Где же мы будем жить, если останемся без дома? И как же прислуга? Ведь после того, как ушел отец, некоторые остались с нами. Что теперь делать Бесси? Что им всем делать?
— То же, что и нам, — тихо вздохнула мать. — Уходить.
Эвелин услышала, как за дверью кто-то ахнул и, судя по звуку шагов, поспешил удалиться.
Полицейский переступил с ноги на ногу, очевидно чувствуя себя неловко.
— Вам разрешается взять с собой одежду и личные вещи, но подарков барона среди них быть не должно. Иначе они будут изъяты в соответствии с постановлением суда.
Уголки губ Эвелин дрогнули.
— Что за абсурд! Все, что у нас с матушкой есть, куплено моим отцом. Вы хотите сорвать платья с наших плеч? Снять туфли с наших ног? — Она произнесла это с несколько большим жаром, чем того желала, и мать бросила на нее осуждающий взгляд.
— Эвелин, прошу тебя. Этот господин ни в чем не виноват, а истерикой ты делу не поможешь.
— Истерикой? — Эвелин озадаченно посмотрела на мать. — Тебе не кажется, что у меня есть право иметь по этому вопросу свое мнение?
— Только не здесь и не сейчас. — Голос матери раздался в тишине комнаты словно щелчок кнута. — Ты дочь барона. И, ради бога, веди себя подобающе.
Эвелин почувствовала, как по ее щекам расползается румянец. Мало ей матери, так еще главный констебль Уоттс посмотрел на нее как на мяукающего котенка.
— Один-два чемодана, уверен, мне проверять не придется, но если вы нагрузите с собой целую карету, то я буду вынужден убедиться, что вы не увозите ничего противоречащего содержанию исполнительного листа.
— Один-два чемодана? — Эвелин сглотнула. Пыл ее гнева начинал затухать, оставляя после себя лишь ощущение пустоты. — Вы хотите, чтобы мы упаковали свою жизнь в один-два чемодана?
— Бесси тебе поможет, — сказала мать, беря ее за руку и сжимая так сильно, что Эвелин поморщилась от боли.
— Куда же мы поедем? Где будем жить?
— Мы поедем к моей тетушке Кларе, в Йорк, — ответила мать уже менее ровным и уверенным тоном. — Обратимся к ней за едой и кровом.
У Эвелин округлились глаза.
— Но ведь тетушка Клара не приглашает нас даже на чай! Ты действительно думаешь, что она позволит нам у себя пожить?
— Признаться честно, Эвелин, — мать посмотрела на нее, и Эвелин увидела, что и она вот-вот сломается под своей маской наигранной стойкости, — я понятия не имею. Но я не знаю, к кому еще мы могли бы с тобой попроситься.
— Значит, пойду собираться, — сухо сказала Эвелин, спеша поскорее уйти, чтобы этот нетерпеливый лысеющий мужчина не увидел ее слез.
Глава 2
Хватаясь за перила, Эвелин смахнула со щек слезы. Она не могла представить себе жизнь, в которой не будет каждое утро спускаться по лестнице и проводить ладонью по резным деревянным рамам картин, наблюдая, как крошечные золотые песчинки окрашивают кончики ее пальцев, — жизнь, в которой она не будет красться мимо стоящих в углу доспехов, боясь их повалить, или в которой не будут звенеть дедушкины тарелки на стене, если пройти мимо них слишком быстро.
Она попыталась вообразить, как выглядела бы передняя, если все из нее убрать: снять со стен ситец, вывезти обитые бархатом кресла, выбросить стоящий в углу граммофон и все дедушкины безделушки.
Эвелин глубоко вздохнула и ущипнула себя за тыльную сторону ладони. «Я должна собираться». Она чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, как она вот-вот свалится в пропасть — но шагать в нее было нельзя. Ее ждали дела, на них можно было отвлечься, занять свой разум практическими вопросами. Нужно просто упаковать вещи и перестать о них думать. Как и обо всем остальном.
Двух чемоданов, как показалось Эвелин, было до ужаса мало, так что она в итоге собрала, разобрала и собрала заново четыре, да и в них поместилось всего-навсего пять пар туфель, одно утреннее платье, четыре повседневных, один пеньюар, один дорожный плащ, один наряд для верховой езды и одно-единственное изумрудно-зеленое вечернее платье. А для шляпок вообще понадобились отдельные коробки. Когда же они с Бесси закончили бороться с набитыми доверху чемоданами и насилу застегнули и разложили их на кровати, Эвелин задумалась, не захочет ли этот сердобольный лондонский полицейский проверить, не спрятала ли она в них столовое серебро.
Когда они наконец собрались и были готовы ехать, уже наступил полдень. Эвелин крепко сжала Бесси в своих объятиях, изо всех сил стараясь не разрыдаться и не залить слезами ее кружевной воротник.
— Со мной все будет в порядке, мисс, — сказала Бесси, поглаживая ее по спине. — Опытную горничную везде с руками и ногами оторвут. Это
