Завтра, завтра - Франческа Джанноне
Джулия посмотрела вверх.
– О, прекрасно вас понимаю. Перед очарованием барокко устоять невозможно.
– Куда вы направляетесь? – спросила Дориана, мягко улыбаясь.
Лоренцо ответил, что идет в галерею и что в такой солнечный день просто грех ехать на машине.
– Ах, да, – встрепенулась девушка, – на Феррагосто[11] мы устраиваем обед в нашем летнем доме у моря. Будет много гостей, но кое-кого вы уже видели на приеме. Будем рады, если вы к нам присоединитесь. Не так ли, мама?
– Конечно, нам будет очень приятно, – отозвалась синьора Гуарини. – Надеюсь, вы придете. Будем рады вас видеть.
Лоренцо польщенно улыбнулся и уже собирался было ответить, что не пропустит такое событие, как вдруг его пронзила внезапная мысль об Анджеле. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы заслужить прощение за прошлый раз, когда он не приехал. Обиженная Анджела перестала звонить ему в привычное время, и на третий день молчания Лоренцо попросил у дяди разрешения отлучиться – ему во что бы то ни стало нужно было увидеть Анджелу и понять, что происходит.
«Она просто обиделась. Вот увидишь, у нее все в порядке. Не слишком ли много девчонка о себе возомнила?» – возмутился Доменико, когда Лоренцо завел машину, чтобы ехать в Аралье. Когда он приехал, Анджела была настолько зла, что даже не открыла дверь. Лоренцо битых два часа умолял, извинялся и обещал, что они будут видеться чаще, только бы она успокоилась.
«Как я скажу, что меня не будет на Феррагосто? Нет, это невозможно, она такого не простит. Да и Фернандо там будет, я не могу с ним не повидаться», – подумал Лоренцо, закусив губу.
– Увидимся в субботу! Хорошего дня, и не забудьте купальный костюм!
Попрощавшись, женщины пошли дальше, а Лоренцо обернулся им вслед и увидел, что Дориана тоже обернулась. Оба смущенно улыбнулись друг другу. «Что теперь делать? Почему я не отказался?» – терзался Лоренцо. Ему не хотелось пропускать прием у Гуарини, но не поехать в Аралье он тоже не мог. Больше всего его пугала реакция Анджелы: она хорошо его знала и умела бить в самые уязвимые места, когда ей хотелось его проучить. Наказать его молчанием или не позволять прикасаться к себе – что бы она ни выбрала, и то и другое сразу же выбивало у него почву из-под ног.
И вдруг, почти у самой галереи, Лоренцо вдруг осенило: «Я мог бы поехать к Гуарини пораньше, провести с ними какое-то время, искупаться и ускользнуть до обеда. Тогда я успел бы в Аралье к обеду и встретился с Анджелой и Фернандо на пляже. У нас в запасе будет субботний вечер, да еще и воскресенье».
«Так и сделаю», – приободрившись, решил он. Лоренцо казалось, что он нашел идеальный вариант, чтобы никого не огорчить, включая самого себя. Что могло пойти не так?
* * *
Утром в день Феррагосто Аньезе проснулась не в духе. Потянулась к тумбочке, включила приемник и принялась бездумно крутить ручку, пока ее не зацепила веселая мелодия о Южной Америке и ночах в Рио. Все еще лежа в постели со скрещенными на животе руками, она легонько постукивала ногами в такт и тихо напевала: «Бонго ча-ча-ча…» Но когда песня закончилась и заиграли первые аккорды «Piove»[12], Аньезе выключила радио. Ей нравилась эта песня, но она была слишком грустной: в ней пелось о последних поцелуях, об ушедшей любви, по которой плачет дождь, о том, что больше не вернется. Она не могла не думать о Джорджо, о том, как сильно он ей нужен, об опустошенности, которую она чувствовала вот уже несколько недель. Она задумалась, так ли он верен своему обещанию и хочет ли все еще быть только с ней. Аньезе вздохнула и с головой накрылась простыней.
– Аньезе! – закричала Сальватора, влетая в комнату. Она сдернула простыню и уставилась на дочь, словно проверяя, жива та или нет.
– Мам, да что случилось? – спросила Аньезе.
– Сколько раз я тебя просила, не накрывайся с головой? Стоит на секунду забыться и задохнешься во сне, – выдохнула мать, садясь на кровать и прижимая руку к сердцу. Глубоко вдохнула пару раз и немного успокоилась. – Мы с отцом собираемся на пляж на весь день. Пойдешь с нами?
– Нет, что-то не хочется…
– И что ты будешь делать? Снова просидишь дома весь день? Сегодня же Феррагосто, доченька, развейся немного.
– Может, я присоединюсь к вам позже, ладно?
Сальватора с тревогой посмотрела на нее.
– Почему бы тебе не зайти за Терезой и не пойти с ней?
Аньезе села на кровати.
– Мама, я не видела Терезу уже несколько недель. Мы больше не подруги, как раньше. Даже не знаю, подруги ли мы вообще…
– Да что за глупости! – возразила Сальватора, вставая. – Дружба так просто не заканчивается. Иногда люди отдаляются друг от друга, но потом снова сходятся. – Она подняла с пола платье дочери и повесила его на спинку стула.
– А ты откуда знаешь? У тебя же нет подруг, – пробормотала Аньезе.
Мать обиженно посмотрела на нее.
– Смотри-ка, какая ты у нас стала умная, а! Пререкаешься с матерью, дерзишь… И за что мне такое наказание, – проворчала она, выходя из спальни.
Аньезе снова улеглась и оглядела комнату. Черно-белая фотография бабушки с дедушкой – та самая, что она забрала с мыловарни, – теперь стояла у нее на комоде. Диплом Ренато и рекламные плакаты Лоренцо она повесила на стену. «Они такие красивые, в тысячу раз лучше тех, что у этого Рыжего», – подумала она. Аньезе перевела взгляд на грамоты, полученные за мыло «Марианн», висевшие на противоположной стене, и ей снова стало грустно. Аньезе никак не могла понять: почему вдруг люди разлюбили это мыло? Что с ним не так? Но, как ни старалась, не находила ответа. В одном она была уверена точно: «Марианн» нельзя просто так взять и вычеркнуть, будто его никогда и не существовало, она этого не позволит. Ради бабушки с дедушкой, ради себя… и ради Лоренцо. Должен быть какой-то выход, но какой? Аньезе все утро пролежала, ломая голову, как уговорить Колеллу снова запустить «Марианн» в производство. Наконец, чувство голода взяло верх, и она спустилась на кухню.
Завтрак уже ждал на столе: два ломтика хлеба и баночка лимонного джема, того самого, что Сальватора сварила из собственных лимонов. Намазывая на хлеб этот ароматный джем и снова напевая «Бонго, ча-ча-ча», Аньезе вдруг вспомнила о задумке с цитрусовым мылом, которую так и не успела воплотить. «Как жаль, – подумала она, – это было бы действительно замечательное мыло». И вдруг ее осенило: «Ну конечно! Вот что можно сделать с "Марианн"! Надо изменить его состав!»
Как дедушка когда-то создал «Марианн» для бабушки, так и она возьмет за основу их любовь и добавит к ней свою – ту, что испытывает к прекрасному моряку с голубыми глазами. И создаст свое мыло – «Нувель Марианн», новую «Марианн».
«Да, так оно и будет называться», – решила Аньезе и, широко улыбаясь, откусила кусок хлеба.
* * *
Лоренцо подъехал к летней резиденции Гуарини и сразу понял, что дома никого нет. Вокруг не слышалось ни звука, кроме бормотания моря, которое в тот день было немного беспокойным. Лоренцо постучал, но никто не открыл. Тогда он немного побродил в тени портика, потом вернулся, нажал на ручку двери, и она неожиданно открылась.
– Есть кто-нибудь? – позвал он.
Появилась горничная, держа серебряный поднос, полный тарталеток.
– Кто вы такой?
– Меня зовут Лоренцо Риццо, я гость Гуарини…
– Они на пляже, – перебила женщина.
– Хорошо, спасибо, – пробормотал он, собравшись уходить, но в последний момент обернулся. – Извините, а на каком именно пляже?
– На пляже Гуарини… Спуститесь по лестнице в саду, – бросила горничная, быстро удаляясь, словно это короткое общение и так уже отняло у нее драгоценное время.
«Вот это да! У них еще и собственный пляж есть!» – подумал Лоренцо, увидев полоску песка в конце длинной лестницы. Он сразу заметил Дориану, лежавшую на полотенце в белом раздельном купальнике, красиво подчеркивающем ее изящную фигуру. Он кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие, и Дориана, подняв голову, тут же одарила его широкой улыбкой – той самой, от которой у нее появлялись ямочки на щеках.
– Вы приехали первым! Мы не ждали
