Плач умирающих звёзд - Стейс Крамер
– Не начали, – продолжила Никки за Власту. – Вы сидите тут со мной в этой коробочке без окна, нарочно тянете время, чтобы не идти домой, потому что там вас ждут только не мытая с утра посуда, пыльный телевизор и дремучее-дремучее одиночество.
– Все так… – сказала Власта и смахнула с щеки слезинку. – Теперь ты отвечай.
– Не буду.
– Нет, так не годится. Откровенность за откровенность.
– Слушайте, отвяжитесь от меня, – вяло буркнула Никки.
– Что ж, я попробую ответить за тебя. Осмелюсь допустить, что беззаботности тебе хватило с лихвой. На самом же деле тебе хотелось то, чего и я жажду сейчас: быть нужной кому-то. Всякое живое существо стремится к теплу, к союзу. Поэтому ты так зацепилась за Элая. – У Никки неприятно захолонуло в груди, когда она услышала его имя. Сердце ее стеснило грозное предчувствие: Власта поступательно движется к очередному поединку. – Ты считала его своим другом, единственным человеком, которому ты небезразлична. Как же ты обрадовалась, когда он пригласил тебя в Тайс!
– Кто вам сказал про Тайс?!
– Ты надеялась, что эти каникулы станут незабываемыми, лучшими в твоей жизни…
– Ответьте на мой вопрос!
– Поначалу Элай был нежен с тобой, но потом все вдруг изменилось. Он стал неадекватным. Виной тому, безусловно, наркотики, парень давно увлекался этой дрянью. И вот… наступил тот самый вечер, о котором ты теперь боишься вспоминать.
– Я хочу уйти! Отведите меня в мою камеру! – Тревога разрасталась в Никки, крепла. Сердце стучало как молот – больно, неистово, казалось, своими толчками оно способно вызвать землетрясение.
– Значит, это правда, Никки?.. Элай изнасиловал тебя? – делано соболезнующим тоном спросила Власта.
– Что?!! – прокричала Никки.
– Несчастная ты девочка! Столько молчала… столько мучилась! Но ты ведь не всесильна, – мягко, даже как-то уговаривающе обратилась Власта к обвиняемой. – Легко перейти грань дозволенного, когда в тебе почти не осталось сил, чтобы жить. Как женщина женщину, я понимаю тебя. Ты не УБИЛА его. Ты всего-навсего ОТОМСТИЛА за себя.
– Меня. Никто. Не насиловал! – с дрожью омерзения проговорила Никки.
– Это произошло при свидетелях. Один из них и признался мне во всем.
– Кто же?..
– Гас. Сомневаюсь, что это имя ты слышишь впервые.
– Гас?! – Негодование Никки разразилось страшным, просто сатанинским смехом. – Подсуетился подонок! Да чтоб вы знали: Элай ко мне и пальцем не притронулся! Все это сделали со мной Гас и его дружки!
– Никки, только сейчас ты утверждала, что тебя никто не насиловал. Чему же я должна верить? – выпытывала Пэкер, отвратительно скаля зубы. Никки изумилась до немоты. Она теперь просто смотрела вперед убитым, ни на что не глядевшим взглядом. – Предположим, Элай не замешан в этом деле. Тогда тут же напрашивается вопрос: почему он не спас тебя?! Никки, где был Элай, когда ты нуждалась в его помощи?! Снова безразличие… то самое, в котором тебя топила твоя мать! По-моему, этот поступок Элая в миллион раз хуже, чем то, что заставила пережить тебя компания Гаса.
* * *
Вернувшись в камеру, Никки столкнулась с новым потрясением: мотылек, ее верный молчаливый друг, лежал без движения на полу. Никки тотчас забыла о себе, о перенесенном несколько минут назад разгроме в допросной и рухнула рядом с «Джел». Казалось, ничего больше не существовало на этом свете. Ничего, кроме боли невосполнимой утраты.
Показания Гаса сыграли немаловажную роль на суде. Наконец был разгадан мотив преступления: это была месть Никки за то, что Элай сделал с ней в Тайсе. Власта была счастлива до свинячьего визга. Нужный свидетель подвернулся ей в самый последний момент, когда перед ней уже маячили позорный провал в деле и, как следствие, крушение ее карьеры. Теперь уже, после обнаружения новых, достаточно весомых обстоятельств, вера в то, что с Никки снимут обвинение – ушла в мир иной.
На суде Никки была безучастна. Она как будто находилась под лошадиной дозой наркоза: тело ее не шевелилось, никаких болезненных ощущений в нем не возникало. Но сознание почему-то усыпить не удалось – Никки все видела. Видела, как садисты, нареченные творцами правосудия, осклизлыми руками вынимают из нее душу, кромсают ее покрытые зримой плотью куски, с брезгливой гримасой швыряют на пол вычлененные из нее чувства страха, собственного достоинства, интереса, любви, радости, покоя… Осталась от Никки только одна черная-черная бездонная полость, обернутая бледной оболочкой. Вот что на самом деле таится за словом «опустошение», за тем состоянием, в котором теперь пребывала Никки.
* * *
– Я понимаю, тебе тяжело об этом говорить, но мне нужно знать, как все было, – сорванным (видимо, от недавних рыданий) голосом, проговорила Кармэл, придя на свидание к дочери уже после суда. – Меня чуть удар не хватил, когда я узнала об этом…
– Да, неприятненько все это. Сначала твою дочь обвиняют в убийстве, а теперь еще выясняется, что ее изнасиловали. Фу! Мерзость! Я, увы, не помню деталей того события. Я ведь была обдолбана вусмерть. Меня, кажется, переворачивали по-всякому, ноги выгибали, раздвигали, как фантазия прикажет. Хорошо, что я гибкая девчонка, им это наверняка понравилось, ха-ха…
– Нашла над чем смеяться! – ужаснулась Кармэл.
– В рот мне пихали тоже. У меня потом так сильно болели углы рта! Ха, я, идиотка, думала, что это из-за авитаминоза.
– Все! Молчи! Я не могу это слушать…
– А что же так? Ты попросила меня рассказать тебе все, вот я и рассказываю. Извини, мамочка, я не умею приукрашать, смягчать. Я привыкла говорить только такую правду, какая она есть на самом деле.
На несколько минут они застыли в напряженном безмолвии. Затем Никки процедила:
– Знаешь, когда я впервые поняла, что ненавижу тебя? – Глаза ее, как иглы, впились в мать.
– Никки… – дрожащими губами прошептала Кармэл. В ее глазах было глубоко-несчастное выражение, мольба, орошенная слезами: «Пощади меня!»
…Это было много лет назад, Никки еще в школу не ходила. Она стала свидетелем того, как мать гналась по дому за очередным
