Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Да. И я лично знаю нескольких женщин, – с усмешкой продолжал Сэм, – которые очень хотели бы познакомиться с такими ведьмами. А также нескольких мужей, которые тоже были бы рады с ними познакомиться. – Луи хихикнула. – И мы смогли бы избавиться от старых жен, которые постоянно на нас бранятся, и завести себе сладких красоток лет семнадцати, – добавил Сэм. Луи снова засмеялась.

Они немного поболтали на увлекательную тему санкционированного убийства, потом Сэм сказал, что шутить об этом нельзя, ибо убийство – дело нешуточное, как правило, оно спровоцировано ненавистью, а ненависть – корень всех зол на свете.

– Если б, к примеру, твоя родная мамочка не умерла, моя жизнь была бы гораздо полнее – настоящий рай для меня. И мне было бы неважно, что у нее неразвитый ум; достаточно того, что она просто моя жена, потому что с такой женой у меня был бы стимул шагать вперед. Твоя мама понимала, к чему я стремлюсь, – точнее сказать, она понимала меня и побуждала двигаться вперед – во всем. Она очень хотела, чтобы я учился и делал успешную карьеру – не ради пошлого успеха, нет. Просто как истинная женщина она любила свой дом, любила меня и тебя тоже, свою Уточку, как она тебя называла. А еще потому, что она знала о моих высоких целях, ведь я нередко рассказывал ей о них.

– А какую цель ты перед собой ставил? – с любопытством спросила Луи. Она и сама была честолюбива. Хотела воспитать в себе спартанский характер. Например, если б она на приеме у зубного врача ни разу не вскрикнула от боли, это, наверное, произвело бы на окружающих сильное впечатление. И она хотела стать великой личностью. Пока же в книгах она читала об избранниках судьбы только мужского пола.

– Ты прекрасно знаешь, какая у меня мечта,– звучным голосом ответил Сэм.– Быть одним из тех, кто несет свет людям, как дети света[42].

По пути домой Сэм пребывал в блаженном настроении. Он развлекал дочь рассуждениями о допустимых случаях убийства, видя, что ей это интересно. В некоторых тайных обществах существовало правило, согласно которому предателя убивал один из членов братства: таково было условие вступления в его ряды. Право на самоубийство должно быть признано и считаться допустимым, ведь человек – хозяин собственной жизни. Следовало разрешить убийство немощных, неизлечимо больных и сумасшедших. Детей, родившихся умственно неполноценными или больными, тоже следовало убивать, и такие убийства не должны считаться преступлениями, ведь от них обществу только польза, а благо общества превыше всего.

– Иногда убийство можно расценивать как благородное деяние. Например, когда кто-то жертвует собой или своими родными и близкими ради блага других людей. Такое я могу понять, Лулу! Лишение жизни одного человека ради спасения многих или будущих поколений – разве это не прекрасно? По-моему, даже ты не можешь с этим не согласиться. В принципе, нет ничего зазорного в том, чтобы убить тысячи человек, но только не без разбора, как в условиях войны, а выбирая немощных и отправляя их в камеры смерти, где они умрут мгновенно, без мучений и страданий. Одно это принесло бы пользу человечеству, открыв путь к созданию евгенической расы. Меня весьма радует, что в ряде штатов уже приняты законы, которые свидетельствуют о том, что в ближайшем будущем в решении этих вопросов будет применяться воистину научный подход. Но ты права, Лулу, древние дикари нас опередили: в известном смысле полинезийцы пришли к этому раньше нас.

Домой Луи вернулась в крайнем возбуждении. Никогда прежде она не была столь близка к тому, чтобы обсуждать с кем-то собственные честолюбивые замыслы, а Сэм пребывал в дружелюбном настроении.

– Все будет хорошо, Лулу, – напутствовал ее Сэм, поцеловав на ночь. – Ты – это я сам и потому не собьешься с праведного пути. Я в этом уверен.

– Папа, я не буду такой, как ты.

– А куда ж ты денешься! – рассмеялся Сэм. – Ведь ты – это я.

Луи сникла: она хотела быть такой, как Элеонора Дузе[43], а не как Сэм.

– Я хотела бы овладеть валлийским языком, – быстро произнесла она.

– Не будь идиоткой! Это еще зачем? – со смехом спросил Сэм.

– Я хотела бы выучить грамматику валлийского языка или египетского; тогда я могла бы читать в оригинале поэзию, о которой пишет Борроу[44], и «Книгу мертвых».

– Прежде освой американскую грамматику, – добродушно посоветовал Сэм, потрепав дочь по щеке.

– Ее я уже знаю, – ответила Луи. – Никто не знает ее так, как я.

– И еще научись ходить с расправленными плечами, – бросил Сэм, отворачиваясь от Луи и включая радио. – Знаешь, Лулу, я хотел бы выступить по радио с получасовой речью, прямо обращаясь к широкой аудитории. Представь, каково это: ты говоришь, а тебе внимают твои соотечественники по всей стране!

Она ушла в свою спальню, опять с чувством обиды.

– Я отплачу,– буркнула девочка, поднимаясь по лестнице. На мгновение она остановилась и, хмурясь, посмотрела через перила.– Мне отмщение, говорит Господь, я воздам[45]; нет, это мне отмщение, я воздам.

Ей приснилось, что у нее есть коса и коса эта висит в мглистом пространстве, где также стоит Господь, и у него внутри что-то тихо рокочет в такт маятнику, но маятником была та же коса. Коса, которой Луи как-то управляла, спустилась к земле и стала косить траву. Сердце Господа стучало громче, удары перемежались долгими раскатами, похожими на бой гонга в холле, и Луи подумала: «Это Судный день». Она проснулась. В холле били в гонг, словно всех будили с наступлением утра, но было еще темно. Внизу, в холле, Хенни кричала:

– Я всех созову! На помощь! Луи, твой отец меня избивает!

Луи услышала, как Бонни бросилась по лестнице вниз.

3. Разговор

– Он обитает, – говорила себе Хенни, лежа в кровати, – на золотистом облаке, что плывет над множеством глухих переулков, которых он не замечает. А я обитаю в этих самых переулках, подобно другим больным овцам. Надо бы снять шоры с его глаз, но мне все равно. Он готов забрать у меня детей. И меня заклеймят позором, затравят – я-то знаю Его Светлость. Меня распирает от гнева, я с ума схожу от боли. Но он, очевидно, выше того, чтобы обращать на это внимание. Постоянно требует, чтобы доктор Доу детализировал счета, в которых услуги дантиста упоминаются все реже и реже. Конни О’Мира считает себя современной женщиной; и я тоже имею право голоса. Но факт остается фактом: мужчина может