Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая
– Давай уедем, – упрашивала Лиза. – Ну что здесь хорошего? Жарко, липко, грязно! А в Москве двадцать два градуса! Лучше в лес будем ездить, на речку! Тебе же самой все не нравится…
Но мам-Нина стояла на своем:
– Море полезно. Да и когда еще попадем? А у тебя весь год то сопли, то кашель. Грейся и оздоравливайся, зря я путевку целый год выбивала? Да и билетов в кассе нет и быть не может, попробуй-ка уехать с югов в сезон!
Пустым заветный мешок обнаружился перед самым отъездом.
– Мам-Нин! – закричала Лиза. – Где мои камешки и ракушки?
– Выбросила, – буркнула тетка. – А ты думала, такую тяжесть с собой тащить? Там же кило три, не меньше! Лучше груш купить или персиков! Ну, и чего ревешь? Обиделась? Да и бог с тобой, на обиженных воду возят.
Перед самой Москвой мам-Нина извинилась, но Лиза все равно ее не простила.
Всю обратную дорогу она молчала. От еды отказывалась.
Возвращались они грязным и шумным плацкартом – в обычном для юга гремучем составе. В вагоне пахло потом и пивом, растерзанной таранькой, подкисшим арбузом, детским прописанным бельишком. Было душно, но окна не открывались: не положено. Из тамбура несло папиросами и углем. Все беспрестанно ели, пили, играли в карты, дергали дверь туалетов, ругались и даже дрались.
Есть хотелось ужасно, но Лиза терпела: уговаривала себя, что поест дома, в Москве, и думала о том, что под полкой, в деревянном ящике, едут очень вкусные вещи – виноград, груши и маленькие дыньки со смешным названием «колхозница». Это гостинцы для Поли с Риткой, ну и себе, конечно.
Из экономии был куплен один билет, и спать пришлось вместе.
Лиза помнила, как быстро захрапела мам-Нина. А ей было душно, она пыталась отвернуться и уткнуться в подушку, но было так тесно, что лишний раз не пошевелишься. И ей никак не удавалось отодвинуться от большого и потного теткиного тела, спрятаться от шумного дыхания и от волос – седых, растрепанных, плохо пахнувших, неприятно щекотавших лицо, забиравшихся в Лизины рот и уши…
Храпел весь вагон, просыпались и плакали дети, кисли арбузные корки, летали невесть откуда взявшиеся мухи, несло из туалета…
В общем, ни море, ни поездка на поезде, о которой Лиза мечтала, не оставили хороших воспоминаний.
– Ну как тебе, Лизавета, курорт? – спросила Полечка. – Понравился?
– Дрянь, – ответила Лиза. – Больше туда не поеду.
Тетка всплеснула руками и заверещала, что Лиза неблагодарная нахалка, и еще долго вспоминала, как «выбивала» путевки и «кланялась в ножки».
А позже Лиза услышала, как тетка жаловалась соседке:
– Ой, Поль! Характер у Лизки – вылитая мать! Из-за говна, из-за камней каких-то скандал закатила!
Лиза застыла от изумления: скандал? Не разговаривать – это скандал?
И вдруг услышала голос Полечки:
– Дура ты, Нин! Ну какая ж ты дура! Девка собирала, выискивала. Мыла, складывала! Думала, как привезет домой, разложит. Подарит кому-то. А ты ей в душу наплевала… Ох и черствая ты, Нинка! И что там у тебя внутри? Сердце или тот же камешек?
– А то ты бы поперла, – обиделась тетка. – Там кило три было, не меньше! Тяжесть такая…
– Я? – рассмеялась Полечка. – Для своей Ритки? Да я бы валун тащила, не то что ракушки!
«Конечно, – подумала Лиза, – все правильно. Она Ритке мама. А у меня…»
Но со временем, конечно, тетку Лиза простила. Или просто забыла.
* * *
И почему Лиза вспомнила эту поездку теперь? Ах да, море. И там, и там – море. Или у Дымчика океан? Да неважно. Просто тот курорт и этот, на котором он был, – две большие, огромные разницы.
Стелла права. Правильно она говорила тогда, в ресторане: «У вас совершенно разные жизни».
Все у них разное. Разное было – и разное есть: как ни крути, а неравенство в самой справедливой стране на свете еще как существует. Какое там равноправие, какое социальное уравнение? Не смешите. Видела она это уравнение. На примере того же Васильича. Спецпайки, спецмагазины, спецателье.
Они с Дымчиком из разных социальных слоев: приемная дочь гардеробщицы – и сын дипломата, племянник такого важного дядюшки! Что у них общего, кроме томления молодых ненасытных тел, юношеской тоски и одиночества? И еще глупой веры в большую любовь… Что у них может быть после, когда перегорят лампочки повышенного напряжения, упадет накал и начнет дрожать тонкая вольфрамовая нить? Все в секунду закончится, и наступит пугающая, непроглядная темнота.
Исключений не бывает: так устроена жизнь. Первая любовь не имеет продолжения, страсть сгорает, как старая ветошь, политая керосином. Горит ярко, но сгорает быстро – и все, один пепел.
Сгорит и их ненадежная ветошь. А дальше? А дальше они поймут, что они разные и все у них разное. И разойдутся. А после – обвалится потолок, погаснет небо и посыплются звезды, и накроет их зияющая пустота, и еще чернота, чернота без просвета…
И останутся они на пепелище своей любви – потерянные, ошарашенные и испуганные, как после бомбежки.
Да какое там будущее, о чем она? Он бросил ее уже сегодня, сейчас, когда они собирались жить долго, когда строили планы, когда…
«Он очень устал», – сказала Стелла…
Смешно. Он не устал: он ее предал. Ее и Анюту.
Все женщины в Лизином окружении плохо, иронично, в крайнем случае снисходительно говорили о мужчинах. Полечка, Стелла, мам-Нина. Но у старой девы мам-Нины опыта не было, а у Стеллы с Полей вполне. Выбивалась из этого ряда только Мария – Лизина мать.
Мужчины в ее понимании были высшей кастой. Именно они были сильными, мужественными, справедливыми. Именно им выпадали самые сложные испытания – которые они, разумеется, несли с честью и достоинством. В ее категории ценностей мужчины, а не женщины являлись стороной униженной и оскорбленной. Злодейками и разрушительницами всегда были женщины. Их она презирала.
Мария не уставала гордиться и восхищаться своим непоколебимо обожаемым Ленечкой – по сути, страшным эгоистом. Ведь если его влияние на молодую и глупую девушку было так сильно, почему он не отговорил ее поехать за ним? Почему не остановил? Это как же надо было прочистить Марии мозги, как убедить, что ей нечеловечески повезло… Не выгнать в Москву, а долго и спокойно наблюдать, как молодая красивая женщина, оставившая родную дочь, ведет трудную, нет – тяжелую, ненормально, незаслуженно тяжелую! – жизнь там, в поселке… Но самое главное и удивительное, что она считала себя счастливой. У лагерного забора и барачных построек, без элементарных удобств, без всего, к чему
