Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая

Все быстро переоделись и принялись за дело. Женщины мыли окна и полы, вытряхивали коврики и половицы. Мужчины – таскали воду, возились с потекшим водопроводом, что-то чинили, красили проржавевшие качели и облезшую песочницу. На кухне возилась повариха, и скоро по участку поплыл запах вареной картошки.

Лиза мыла пол. Анюта капризничала, канючила, теребила мать и просилась на улицу.

– Сейчас, Анечка, домою и пойдем, подожди немного, – Лиза вытерла локтем потный лоб. – Сейчас, доченька.

Анюта ни разу не была за городом, вся ее «природа» – это парки, скверы, газоны, аллеи и деревья у дома. Она удивлялась всему: желтым одуванчикам и мягкой траве, лопухам и высокой крапиве у забора. Она бегала за бабочками и стрекозами, испугалась, когда божья коровка села ей на ладонь, и безутешно ревела, когда та улетела.

Через пару часов на поляне расстелили простыню и быстро накрыли импровизированный стол. Бутерброды, селедка, крупно порезанные огурцы – свежие и соленые, из домашних заготовок, – и чудом дожившая до лета квашеная капуста, и котлеты, и жареная курица… И самое вкусное и долгожданное – молодая картошка, посыпанная укропом и крепко сдобренная молодым чесночком.

Подуставший от трудов народ оживился, обрадовался, заговорил.

Хватали котлеты, ломали курицу, посыпали солью огурцы и черный хлеб.

Повариха принесла огромный чайник с чаем и большую миску с пряниками. На чай сил не было, и Лиза, опрокинувшись в траву, блаженно закрыла глаза.

Над ней было синее небо и редкие белые облака, темные верхушки огромных елей и какие-то непонятные лесные звуки – жужжанье шмеля, негромкий гомон птиц… Лиза ощутила давно позабытые чувства: свободы, надежды и предвкушения чего-то – непонятного, но точно хорошего… Рядом щебетала Анюта. Разговоры таяли и затихали, и сквозь дрему Лиза слышала, как затихают звуки леса – и птичье пение, и ветерок в высоких елях…

В Москву возвращались затемно.

Уснула ошалелая от воли и воздуха дочка, дремали взрослые, – и Лизе опять казалось, что все наладится и будет хорошо: и у нее, и у всех остальных – все будут счастливы. И никто не посмеет этому счастью мешать, потому что все впереди – вся огромная жизнь, в которой покой и радость и ничего иного – потому что по-другому никак, не может быть по-другому, не может…

Автобус с детьми уезжал через неделю.

Все дружно ревели. Почти для всех это была первая длительная разлука.

Лиза смотрела в заплаканное дочкино лицо – и сердце рвалось от боли. Зря она на это решилась. Анюта так мала, так привязана к ней… Точно начнет тосковать, перестанет есть, будет плакать во сне… Для дочки это не неприятность, а огромное детское горе.

Лиза обнимала ее, напоминала о даче, о лесе и речке, о птичках и бабочках.

– Помнишь, Анюта?..

Но дочка мотала головой и повторяла, что не хочет ни полянок и игрушек, ни речки и леса, ни всего остального. Она хочет быть здесь, с мамой – спать в своей кроватке, пить на ночь молоко с печеньем, а утром идти в детский сад.

– За ручку! – сквозь слезы повторяла она. – С тобой за ручку!

Девочка моя!

Лиза чуть не дрогнула, чуть не сломалась. Но собралась, пообещала приехать на выходные – и, слава богу, автобус тронулся, а потом скрылся за поворотом.

Отерев слезы, Лиза быстро пошла к метро.

Июнь и июль были жаркими, а в августе начались проливные дожди.

Родители созванивались и метались, сомневаясь – стоит ли оставлять дитятю на даче в такую погоду? Беспокоились, справляется ли отопление, не мерзнут ли детишки. Те, кто порешительнее, детей забирали. Лиза же, заранее набрав ночных дежурств, которые отменить не могла, потому что самое отпускное время, моталась в субботу на дачу. Тут не то что отдохнуть – дух перевести не удавалось.

Но в деревянном доме было тепло и сухо, исправно топились печи и пеклись сладкие булочки. Утеплившись и надев резиновые сапожки, вместе ходили в лес. Словом, невзирая на непогоду, жизнь продолжалась: никакой трагедии не было.

В субботу был банный, а значит – тяжелый день: поди всех раздень, помой с мочалкой, ополосни да вытри, да одень, да отведи…

Лизу ждали. Еще бы, ее давно считали своей – кормили, поили и даже выделили личную кровать.

Уезжала она в воскресенье к вечеру.

Для порядка Анюта принималась реветь, а за ней подхватывались все остальные.

Лиза торопливо чмокала дочку и убегала, а уже в автобусе давала волю слезам.

Тем летом они с Дымчиком разминулись: ее поездки на дачу, его командировки. Пару раз созвонились, а встретиться так и не получилось.

«Ну ничего, – уговаривала себя Лиза, – дача скоро закончится, и все будет по-прежнему».

Уговаривала, но чувствовала: они все больше отдаляются друг от друга, отвыкают, и это надо как-то исправить. Они же любят друг друга!..

И Лизе так тяжело быть одной, так она устала от одиночества… Но еще больше – от своих сомнений. Может, и вправду лучше расстаться? Это же не жизнь, а сплошные терзания.

Расстаться, отплакать и забыть, а не кромсать живодерски хвост.

«Не будет у нас семьи, не будет, – плакала Лиза. – Просто признай уже! Хотел бы – давно бы отвел в загс и переехал. Или хотя бы просто переехал, а не сбегал каждый раз, ничего не объясняя!»

Трубку он по-прежнему не брал – снова командировка?..

В самом конце августа, перед приездом дочки, Лиза узнала от Васильича, что Дымчик уехал.

– Как уехал? – не поняла она. – Опять? А, в Рим?.. И надолго? Как – в длительную? Вы точно ничего не путаете? Да нет, Иван Васильич, вы точно что-то путаете! Не мог же он вот так, не попрощавшись!

– Заходил он к тебе, – буркнул Васильич. – В выходные, но тебя не было. Сказал, что звонил – снизу, из автомата, но трубку ты не брала. И окна были темные, не было тебя. Врет?

– Не врет, – помолчав, ответила Лиза. – Меня действительно не было. Я к дочке ездила в выходные. А в будни на дежурстве была.

Васильич вздохнул.

– Не врет он, – крикнула она, – но что с того! Как же так, Васильич? Как так можно? Уехать, не попрощавшись, скрыв от меня… Ну не в последний же день он узнал! Наверняка знал задолго, заранее! Ну не подонок же он, Иван Васильевич!

– Не подонок, – опять