Крысиха - Гюнтер Грасс
Обращает на себя внимание то, что все семеро используют Белоснежку: мало того, что болезненному созданию приходится стирать, гладить, пришивать пуговицы и чистить семь пар обуви до блеска, так еще и время от времени можно увидеть, как тот или иной исчезает с покорной домохозяйкой на чердаке. И каждый раз, когда клиент, посвистывая, спускается по лестнице, а Белоснежка, все более изможденная, пошатываясь, выходит из комнаты, Злая мачеха, стоя внизу, получает монеты старой чеканки: прусские талеры, золотые монеты и другие.
Они грубые, шумные и помешаны на своих играх-головоломках. Чтобы поддерживать физическую форму, они занимаются совместными упражнениями: перетягиванием на пальцах[36] и подсечками. К Ведьме гномы относятся с уважением, как и все постояльцы, включая Злую мачеху. Иногда они беседуют с ней, обсуждая в том числе вопросы женской эмансипации.
Хозяйка пряничного домика всегда выступает в роли строгой, но заботливой смотрительницы постоялого двора, и лишь изредка, когда она играет с пальцами Гензеля, проявляется ее истинная сущность. Можно предположить, что у нее есть связь со смотрителем дома Рюбецалем, или с Румпельштильцхеном, или с обоими сразу, ведь неповоротливый великан и хромой официант, напуганные, тотчас повинуются, когда она сгибает свой длинный указательный палец. Ей не нравится, когда Рюбецаль позволяет Рапунцель расчесывать ему бороду. Ей неприятно, когда Румпельштильцхен отстегивает ногу, чтобы сравнить свой обрубок с обрубками рук девочки.
Часто Ведьма требует Короля-лягушонка, которого она вместе с Гретель вылавливает из колодца чаще, чем того требует сюжет фильма. Обе с удовольствием беседуют с коронованным водолазом, подводные истории которого полны острот. Дама не замечает их болтовни и полностью погружается в свои мысли, страдая от головной боли, особенно когда лягушка спрыгивает с ее лба и падает обратно в колодец. Ее страдания вызывают восхищение у хозяйки пряничного домика, которая предлагает ей целебные пилюли из высушенной лягушачьей икры вместе с лягушаче-зеленой жидкостью.
Ведьме хотелось бы прилечь рядом с колодцем, но когда Дама позволяет ей занять свое место, лягушка отказывается спрыгнуть с края колодца на ведьмин лоб. Будто желая, чтобы в качестве субтитра была поговорка «Насильно мил не будешь», Дама с улыбкой ложится и тотчас чувствует прохладу. А Гретель, которая все видит, хитро улыбается, словно этот ребенок знает, как обучить королевскую лягушку прыжкам налево.
Не все предложения нашего господина Мацерата понятны: он хочет – хотя бы для того, чтобы подразнить меня, – чтобы каждый том гриммовского словаря доставляли гигантские улитки, пока у Бабушки не окажутся все тридцать два тома; кроме того, перед отъездом в Польшу он приказал, чтобы Красная Шапочка открывала молнию и залезала в волчье брюхо только в том случае, если Бабушка не пустит эту дурочку под свои юбки. Я не хочу комментировать это вмешательство в мой сценарий, хотя не понимаю нашего господина Мацерата: Бабушка Красной Шапочки не Анна Коляйчек; но мы согласны с Оскаром в том, чтобы необходимость поцелуя Принца была подчеркнута особо.
Абсурдность поцелуя, поцелуйщик как рецидивист, пробуждающий поцелуй как механический процесс, тупоумное пренебрежение гигиеной – все это требует актера, способного стабильно целовать все, что хоть немного напоминает Спящую красавицу, ведь по ходу действия Принца лишат подлинного образца для поцелуя, и ему придется целовать не только Рапунцель и Белоснежку, но даже куклу, которую Шестой и Седьмой гномы смастерили из соломы, мха и лохмотьев.
Я бы никогда не зашел так далеко, как наш господин Мацерат, который называет поцелуй болезнью, предвкушающей смерть, но в фильме нужно показать, какую опасность порождает беспрерывное целование Принца. Пустой и миловидный, без Спящей красавицы он сойдет с ума.
А Йоринда и Йорингель? Как можно изобразить скорбь, которая настаивает на неизменной мимике? А Рапунцель? Ее фатально длинные волосы? Это изобилие, которое не поддается ни одному гребню?
Нет, в моем сценарии не будет парика, который могли бы сорвать анархические гномы и использовать волосяной пучок для игры в мяч до тех пор, пока от Рапунцель не останется ничего, кроме насмешки. Это должны быть длинные, сплетенные из красного золота, но при этом естественные волосы, которые развеваются из окна верхнего этажа пряничного домика, волосы-желание, волосы-сон, единственный флаг, за которыми я готов следовать. Поэтому я называю мою Дамроку прекрасновласой. С ее волосами у меня связано больше, чем эта крысиха – вот она опять! – может себе представить. И поскольку я буквально повис на волосах Дамроки, Рапунцель – нет, господин Мацерат! – не получит парик.
После того как пять женщин пришвартовали свое судно в порту Висбю на острове Готланд, они, хотя и прибыли, оказались дальше от Винеты, чем когда-либо прежде. Их судно проделало путь на восток, преодолев более трехсот пятидесяти морских миль. После острова Мён они видели, как вдали исчезает Борнхольм. Они почти достигли шведского побережья в районе Истада, затем, когда спорили в Ханёбуктене, в пределах видимости был плоский берег, отмеченный промышленными объектами. Наконец, вытянутый остров Эланд миновал их по левому борту. За шестьдесят два часа пути они израсходовали, по моим подсчетам, более семисот литров дизельного топлива и вошли в порт Висбю с практически пустым резервным баком. Все припасы были на исходе. Питьевой воды оставалось совсем немного. О шерсти больше не шло речи. Больше ничего нельзя было рассказать или пересказать. Спор в Ханёбуктене, когда они вылавливали последних медуз, вытребовал у них много слов. Так что они лишь полуфразами выкрикивали то, что просил у них корабль.
Поскольку прошло много времени, для увольнения на берег остается всего несколько часов. Дамрока идет к капитану порта за проштампованными документами ГДР. Машинистша и штурманша заправляют «Новую Ильзебилль» доверху, включая все резервные канистры. Старуха и океанографша закупают в продовольственном магазине все необходимое для кухни, опустошая морозильные камеры. Поскольку в продаже есть только слабое пиво, а аквавита нет ни в одном магазине, старуха проклинает королевство Швеция и его нравы. Наконец с помощью пьяного финна она все же находит между складскими помещениями две литровые бутылки сивухи по завышенной цене.
Только теперь женщины могут свободно сойти на берег. Быстро переодеваются и сворачивают дождевики. Дамрока хотела остаться на борту, но уговоры старухи и океанографши – «Без тебя не будет никакого веселья» – и заверения машинистши и штурманши – «Тогда и мы останемся на борту» – заставляют ее передумать. Чуть рассеянная, словно возвращаясь из далеких мыслей, она ищет ключи, запирает рулевую рубку, но, к сожалению, не все люки.
Поскольку в Висбю, городе, который в рекламных проспектах предлагает больше, чем можно увидеть за короткий промежуток времени, все-таки многолюдно, океанографша едва успевает фотографировать разбросанные повсюду развалины, и желание штурманши быстро между делом подцепить мужчину не сбывается. Старухе не удается отыскать еще спиртного. У Дамроки нет никаких желаний. А машинистша, просто жаждущая сухопутной прогулки, говорит, что она видит оживление в городе: «Пойдемте куда-нибудь. Может, что-нибудь и случится».
Ведь и в Висбю, как и во многих других городах в этот час, протестуют против того и сего. Поскольку есть четыре или пять колонн протестующих, которые движутся в разных направлениях и выступают с транспарантами и хоровыми декламациями одновременно против опытов на животных и за свободу Польши и Никарагуа, Дамроке, помнящей несколько слов по-шведски, приходится переводить, что написано на транспарантах и что скандируют.
После короткого обсуждения женщины принимают решение. Выступать против гонки вооружений они больше не хотят. «С наркотиками, – восклицает старуха, – я никогда не связывалась». «Польшу, – замечает машинистша, – нельзя валить в одну кучу с Никарагуа». Поэтому, поскольку океанографша говорит: «Посмотрим, выступают ли они против подсчета медуз», они присоединяются к защитникам животных.
Они идут мимо разрушенных церквей, затем мимо частично разрушенной, частично отреставрированной городской стены, которая, как написано в проспекте, повествует об истории Висбю. На окраине города марш протеста останавливается перед низким зданием, которое претендует на научность, но, очевидно, попало в немилость, потому что все тридцать-сорок детей, женщин и мужчин, включая пятерых женщин с корабля, громко скандируют на шведском
