Крысиха - Гюнтер Грасс

Такое легко сказать задним числом, но когда Лотар Мальскат стоял на тридцатиметровых строительных подмостках на холоде и сквозняке, где он свободной рукой оживлял семь панелей в хоре различными святыми, а центральную арку – Мадонной с младенцем, непрерывно куря сигареты своей любимой марки Juno, когда деньги, бесконечные деньги текли из Бонна в Любек, его почасовая оплата составляла девяносто пять пфеннигов в новой валюте; как он мог представить себя среди столь высокопоставленных государственных деятелей?

Нет-нет, господин Мацерат! Вы, может, и правы, сидя там далеко в Кашубии, пока прелат из Оливы слушает ваши речи, касательно оценки тогдашнего канцлера и тогдашнего генсека: Старик и Козлобородый были настоящими фальсификаторами, и пусть с этого момента их зовут «фальшивыми пятидесятчиками», но Мальскат все же подписывал свою готику, хотя и неявно.

Двоевластие из раздора.

Дважды одна и та же ложь подана.

Тут и там на старые газеты

новые обои наклеены.

То, что совместно тяготит, разрешается

как игра чисел, имеет статистическую ценность;

итоговые суммы округлены.

Уборка в доме на две семьи.

Немного стыда по особому случаю,

и быстро дорожные знаки переставлены.

То, что врезается в память, сглаживается.

Надежно упакована вина

и как наследство детям завещана.

Только то, что есть, должно быть, и не более того, что было.

Так вносится в торговый реестр

двойная невиновность, ведь даже противоположность

годится для дела. За границей

отражается подделка: обманчиво скрыта,

подлиннее подлинного и излишки в изобилии.

Для нас, говорит крысиха, которая мне снится,

Германия никогда не была разделена,

а целиком была легкой добычей.

Да, с тех пор жить стало гораздо лучше. Постчеловеческие времена пошли нам на пользу: мы возрастаем во всех отношениях. Наконец-то свободная от людей земля снова оживает: все ползает и летает. Океаны вздыхают с облегчением. Кажется, будто воздух стремится омолодиться. И время теперь имеется в запасе повсюду, бесконечное количество времени.

И все же нам бы хотелось, чтобы человечество уходило более плавно, а не с таким грохотом. Ведь люди всегда держали в запасе несколько отложенных, среднесрочных и долгосрочных сценариев гибели. Человеческий разум всегда тянулся ко всему сразу. Например, постепенно, но не до конца осознавая последствия, люди отравляли окружающую среду, создавая нагрузку, которая росла до самого последня, как мы называем конец. Эта нагрузка негативно сказалась даже на нас, крысином роде, хотя мы и умели адаптироваться к любым ядам. Тем не менее мы с тревогой наблюдали, как люди загрязняли реки и моря, готовы были все пустить на воздух и безучастно смотрели, как их леса умирают. Будучи крысами, для которых жизнь и выживание неразделимы, мы могли лишь предполагать, что людям просто надоело жить. Они устали. Им было все равно. Они сдались и только притворялись, будто что-то делают. Над будущим, которое они когда-то обставляли тщательно, как праздничную комнату, они теперь откровенно потешались и в то же время со странным интересом вглядывались в ничто, словно ища в нем какой-то смысл. За каждым их действием – а они оставались деятельными, как всегда, – следовал запах бессмысленности, отвратительный для нашего брата.

И ты тоже, друг, сказала крысиха, усердствовал при прощании. Это можно было прочитать, а мы читали буквально все. Ах, как много всего рифмовалось с концом времен! Как мелодично звучал для них каждый вечер. С последним рвением они превратили финал в соревнование, что еще более странно: одержимые концом, многие художники полностью отдались искусству, словно верили, что им, как это было с незапамятных времен, гарантирован вечнозеленый лавр и бессмертие.

Мне показалось, что крысиха вспоминала о нас с нежностью и грустью. Но затем она снова вернулась к делу. Послушай: еще одним способом самоуничтожения, который избрало человечество, стала безудержная рождаемость. Люди, особенно в бедных странах, стремились к увеличению численности, словно надеясь, что дети спасут их от нищеты; их последний папа римский сделался странствующим проповедником этой идеи. Так голодная смерть стала богоугодной и неуклонно росла не только в статистике. Одни сжирали скудный корм других.

Почему, воскликнула крысиха, люди голодают, когда мы, крысы, сыты? Потому что их изобилие питается чужим голодом. Они искусственно создают дефицит, чтобы поддерживать высокие цены. Малая часть человечества живет за счет голода большинства. Но они говорили: Из-за того, что нас слишком много, мы голодаем.

Смехотворные расчеты! Футце хиссореш! Проклятая экономика дефицита! Разве мы, крысы, не могли прокормиться без особых усилий, хотя нас по всему миру развелись миллиарды? Человечество, численность которого была почти такой же, легко могло бы насытиться еще ко времени Большого взрыва, ведь запасов хватало. Более того, мы были бы рады соответствовать темпам роста человечества и встретить двухтысячный год в количестве шести, если не семи миллиардов крыс, при этом все были бы сыты и довольны.

Переполнив мой сон статистическими данными, крысиха сказала: Из этого ничего не вышло. Решение людей не умирать с голоду, не травиться ядами, не мучиться от жажды в мире, где воды становится все меньше, а вместо этого искать быстрый конец – этот эгоистичный и по-детски нетерпеливый выбор создает нам, крысам, новые, непредусмотренные проблемы. Нам придется меняться. Постчеловеческие времена требуют от нас нового поведения. Нам не хватает визави. Без человеческого рода, его урожаев, запасов, отходов, отвращения и тяги к уничтожению мы, крысы, останемся совсем одни. Признаться, было легко, слишком легко, жить в его тени; теперь же нам не хватает человека…

Она продолжала сокрушаться, я воскликнул: Но тут и там есть нейтронизированные города. С помощью щадящих бомб мы создали внешне безопасные убежища. Последним значительным достижением человечества было заключение выгодного для вас культурного соглашения. Скажи, крысиха: разве мы не гуляли недавно по пустынным улицам? Разве мы оба не радовались закопченным, но все еще прекрасным фронтонам, башням, аркам, знакомым и уютным достопримечательностям?

Бесполезное утешение. Крысиха, которая мне снится, не переставала плакаться. Я больше не видел их зарывшимися в своих убежищах, не встречал их на улицах Данцига, теперь их приют обнаружился на свалке. Там, из-под груды металлолома, она рассказывала мне о внезапных, смертельно опасных для крысиного рода пылевых бурях, там она жила в защитной пластиковой пленке, которая, гонимая ветром, словно раздутый парус, странствовала вместе с моей крысихой. Снова и снова: Большой взрыв. Снова и снова: Одиночество после. И снова и снова: как крысам недостает человека.

Но я же здесь! кричал я. В моей космической капсуле: я. На моей орбите: я. В твоих и моих снах: я, ты и я!

Ты прав, дружочек, уступила она. Как же утешает, когда есть некто, кто вечно говорит я я я; мы даже немного боготворим тебя. В городских убежищах и кварталах есть целые племена крыс, которые просто поклоняются тебе: стоит им только начать практиковаться в прямохождении на площади или в церкви, как они сразу же представляют, что это ты. С другой стороны, у нас, сельских крысиных народов, есть кое-кто помимо тебя, чьи еще дышащие останки достойны преклонения. Лишь узелок, но живой. Судя по всему, древняя женщина. Когда все разбежались, она осталась сидеть в своем кресле. Живет она с трудом, а мы, крысы, ее кормим. Заботимся о ней. Когда она хочет пить, мы ее поим. Как городские крысы поклоняются тебе, так и мы поклоняемся ей. А она, древняя, нам лепечет: как все было раньше. Что все остается в прошлом. Кто приходил в гости. Что принесло ей страдания, отняло ту маленькую радость, которая у нее была, и не переставало причинять боль.

Но крысиха, кричал я, прошу тебя! Ее день рождения еще не наступил. Воскресенье только завтра. Она хочет праздновать, быть поздравленной.

Да-да, ответила