Крысиха - Гюнтер Грасс
Несмотря на то что это шепотом произнесенное предсказание грядущих бед не смогло уменьшить ее радости от шумного веселья гостей и родственников, Анна Коляйчек говорит: «Я знаю, Оскар, дьявол повсюду».
Потом она хочет, чтобы он наклонился еще ближе, совсем близко: «Раньше у нас за домом водились крысы. Йосиф-Мария! Теперь их совсем не осталось».
С этими сведениями ее внук вновь вливается в праздничную суету. Ему приходится объяснять достоинство монет и их вес. Вновь и вновь кто-то хочет взвесить золотую монету в руке. Особенно всех восхищает мексиканская монета в пятьдесят песо. Кашубы из Картуз, Вехерова, Фироги, Кокошек и Карчемок снова и снова повторяют отчеканенное на ней указание массы – тридцать пять с половиной граммов – и волшебные слова: Oro Puro[43]. Каждый раз, когда золотая тяжесть переходит из рук в руки, она вызывает легкий испуг. Кто-то из Кучорров из Хмельно отказывается прикоснуться к золотой монете. Но Кэзи Курбиелла, вечный балагур и покоритель женских сердец, прикладывает тонкую швейцарскую золотую «Вренели» к глазу, словно монокль.
Теперь уже без фуражки, шофер Бруно любезно фотографирует то одну, то другую группу кашубов. Вот американские Колчики хотят видеть себя на одном снимке с Войке из Жуково. Вот австралийские Викинги стоят между Стефаном Бронски с женой, урожденной Пипкой, и сыновьями Бронски с невестами. Вот супруги Брунс для фото еще раз показывают имениннице китайскую фарфоровую лошадку. Семья Стомма со своими дочерьми-подростками, которые всегда выглядят немного обиженными и которых приходится подталкивать, группируются вместе с другими Стомма из Картуз вокруг кресла Анны, украшенного сегодня бело-красным венком из пионов. Несмотря на робкие протесты почтового секретаря, Кэзи Курбиелла настаивает на снимке, который навсегда увековечит его вместе с делегацией с верфи имени Ленина, на котором он в белой рубашке держит на уровне груди кованую надпись Solidarność.
Каждый раз это чудо, ожидаемое в молчании, когда только что бывшая слепой бумага очищается, превращаясь в картинку. Как между жертвоприношением и преображением: одновременно зловеще и захватывающе.
Как бы умоляюще он ни отказывался, наш господин Мацерат, конечно, всегда должен быть центральным мотивом: между польской церковью и государством, как связующее звено слишком разветвленной семьи, среди кашубских детей. Но в то же время здесь пьют, поют, смеются, плачут. От тесно стоящих гостей остается кисловатый запах. Снова и снова с неизменным удовольствием каждый рассказывает каждому о своей болезни, ее лечении и продолжительности. Почему Кэзи Курбиелла все еще холостяк, насколько велик Чикаго, насколько дорога жизнь в Гонконге, сколько Энтони Викинг зарабатывает на австралийской железной дороге. Споры лишь в придаточных предложениях, повод для торжества мирит; поэтому не только мужчины с верфи имени Ленина, но и сторонники порядка, который должен быть и немецким, и польским, находят бело-голубых смурфиков премилыми. Стефан Бронски говорит: «Знаешь, Оскар, ты нас снова здорово удивил».
Так считают все гости и пьют картофельный шнапс, а теперь еще и яичный ликер за его здоровье. Но в багажнике своего «мерседеса» и в своем сердце, которому никогда нельзя было доверять, наш господин Мацерат приготовил особый сюрприз.
Раньше мы знали больше о мире; но в течение первого периода постчеловеческих времен, который длился гораздо дольше, чем можно было бы измерить календарными годами, мы мало слышали о крысиных народах, которые зарылись в других местах. Поскольку мы были уверены, что находимся повсюду, мы тем сильнее жаждали новостей. Но когда первые переселенцы прибыли с востока и получили свои участки за пределами города и кашубских земель, в еще болотистом Вердере, то и эти новоприбывшие мало что знали, лишь то, что в России все очень скверно, еще хуже, чем у нас, что даже для крыс это едва выносимо. Это были не новости. Ничего конкретного, только жалобы и слухи, которыми мы были сыты по горло.
Во времена человека было по-другому, сказала крысиха, которая мне снится. Испокон веков мы путешествовали с континента на континент, пересекая океаны на кораблях всех размеров, если только за судном или целым флотом не следовал запах гибели. Испанская армада затонула без нас. Мы избежали «Титаника». И на «Вильгельме Густлоффе», корабле-силы-через-радость[44], который в январе сорок пятого года, будучи переполненным беженцами, вышел из Гдыни, тогда еще Готенхафена, и был торпедирован сразу после выхода из Данцигской бухты, не было ни одной крысы; то же самое можно сказать о «Штойбене», на борту которого было четыре тысячи раненых, о «Гойе» и других кораблях, подорвавшихся на минах, опрокинувшихся или ушедших под воду кормой. Какой-то гроссадмирал отправил их всех в Курляндию, чтобы они переправили как можно больше солдат и мирных жителей на запад. Мы знаем это, потому что наш брат также отправился на запад, путешествуя на кораблях, которые не затонули. Семь раз мы были на «Кап Арконе», даже в удвоенном количестве высаживались в датских и северогерманских портах, но отказались от этого бывшего роскошного лайнера, когда его заняли заключенные из концлагеря Нойенгамме, что предвещало его затопление.
Кто не верит, кричала крысиха, которая не переставала ликовать по поводу предотвращенных смертей, должен вспомнить наше бегство с броненосцев и линкоров русской Балтийской флотилии, когда мы предчувствовали морское сражение у Цусимы…
Она болтала, погружаясь в свою любимую тему. Перечисляла крейсеры «Светлана» и «Жемчуг», флагман «Ослябя», броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», линкоры «Бородино» и «Суворов». В общей сложности сорок два черных корыта, которые в ночь с тринадцатого на четырнадцатое октября ноль четвертого покинули все, кто был голохвост.
Но, друг, воскликнула она, зачем говорить о гибели, когда мы помним столько кораблей, на которых путешествовали без забот и достигали цели, пусть даже порой и в свежезамороженном состоянии, как те новозеландские крысы, во что бы то ни стало стремившиеся в Европу и плывшие на судах, груженных бараниной. Тем не менее холод, предназначенный для свежего мяса, они пережили. Это не имело никаких последствий для свежезамороженных новозеландских крыс, которые снова оказались чрезвычайно подвижными в порту назначения в Лондоне. Обледенение ничего не смогло отнять у их крысиной памяти. Замороженные, они сохраняли свежесть ума. Никаких потерь от холода! Они привозили новости и увозили их на следующих кораблях в другие места.
Крысиха восхваляла циркулирующую информационную систему крысиных народов, соединявшую все континенты, но вместе с тем сетовала на информационный вакуум постчеловеческого времени, чтобы с еще большим восторгом заговорить о техническом развитии окончившихся, по ее словам, времен человека. Она рассказывала о перелетных крысах, которые путешествовали не только на грузовых, но и на пассажирских самолетах. Не существует ни одной авиакомпании, кричала она, которая бы не находила нас среди своих пассажиров! Всегда в курсе событий, мы были лучше осведомлены, нежели человеческий род. Как жаль, что сегодня к нам не поступает практически никаких новостей.
Но, крысиха, сказал я, зачем вам сообщения, информация? Спокойно и без излишних заголовков, которые изо дня в день взаимно уничтожаются, без ежедневных отчетов о катастрофах вы наконец-то сможете жить достойной крыс жизнью. После того как вы поставили точку в человеческой суете, новости должны быть вам безразличны, а сенсации – скучны.
В принципе ты прав, соглашалась она. Когда не знаешь, что стоит на повестке дня за семью горами, живешь спокойнее. И все же нам хотелось бы знать, как крысы, живущие в других местах, справляются с ситуацией, которая беспокоит, а то и угрожает нашим поселениям или, что еще хуже, может их разрушить, потому что…
Я видел ее то в расплывчатых контурах, то четко разделенной на три части и вместе с тем единой, как будто она неустанно металась. Конечно, кричала она, понятно, почему та древняя женщина в кресле, которая хочет умереть, но не может, почитается сельскими крысами; конечно, в городах есть множество неразрушенных церквей, которые мы могли бы использовать совместно, но должно ли поклонение старой женщине, должны ли собрания наших народов в сельской местности переродиться в идолопоклонство,
