Крысиха - Гюнтер Грасс
Под аплодисменты, благодарящие его за приглашение на далекий Запад, наш господин Мацерат продолжает: «Как видите, мир не предлагает нам ничего нового, в лучшем случае нас просто переставляют туда-сюда, иногда даже меняют местами, подобно тем смурфикам, с которыми так самозабвенно играют дети. Да, конечно! Мы как готовые штампованные смурфики, специально изготовленные – не все обязательно должно быть из Гонконга! – под размер взрослого человека, чтобы играть свои проверенные роли в тысячах фильмов, то в одном, то в другом костюме, вовлеченные в бесконечные сюжеты: то веселые, часто глупые, то грустные, чаще всего трагические, то полные интриг, то скучно растянутые, которые мы принимаем за саму жизнь, хотя это всего лишь заранее подготовленные сценарии, снятые фильмы, за которыми мы гонимся, с тревогой стараясь не пропустить ни одной сцены с поцелуем, ни одной сцены с дракой. Что я говорю: никаких новых открытий! Тот же самый холодный кофе, поданный несколько раз! Даже единственная дочь нашей именинницы Агнес, моя бедная мама, всегда повторяла, как только за ее столом собирались друзья поиграть в скат на гроши: жизнь – как фильм!»
Кашубы, приехавшие изблизи и издали, вознаграждаются такого рода прозрениями. Рабочие с верфи имени Ленина, представители польской церкви и государственной почты изумляются и кивают в знак согласия: разве жизнь не похожа на фильм, который мы уже видели? Разве польские страдания не приходилось снова и снова хлебать полными ложками? И разве не всегда с тревогой гадали, как все пойдет дальше: криво или прямо?
«Ты прав, Оскар! – кричит Стефан Бронски. – Все так, как было и есть».
Перед украшенным цветами креслом и за его спинкой способные вырасти кашубские дети, разросшиеся побеги от Войке до Стомма, играют с многочисленными милыми смурфиками, которые наш господин Мацерат привез с богатого Запада вместе с песочным тортом, полароидом и золотыми дукатами. Все смурфики с белоснежными колпачками, синими пузатыми животиками и картошконосыми лицами. Большинство из них ухмыляется, будто причин для этого предостаточно, но встречаются и дующиеся, одинокие, глубоко опечаленные. Каждый смурфик занят каким-либо делом, у каждого в руках инструмент или груз. Одни занимаются спортом, другие уплетают торты с кремом. Один смурфик держит в правой руке мастерок, в левой – кирпич, другой размахивает топором. С помощью гаечного ключа один из смурфиков превращается в слесаря, другой, с косой и снопом зерна, воплощает образ крестьянина. Этот регулирует движение белым и красным флажком. Один смурфик откусил от бутерброда, другой никак не может открыть бутылку. Все заняты своим делом, только один смурфик стоит без дела, робко опустив глаза. Так все смурфики, с которыми играют кашубские дети, пока Оскар восхваляет кино как заранее подготовленную жизнь, отражают деятельный человеческий род.
«Как прекрасно, – говорит наш господин Мацерат, – снова оказаться в кругу семьи. Даже ваши болезни остались верны себе. Почти ничего не изменилось. Ну да, политика. Но и ее мы уже пережили. А то, что мы, люди, стареем, это я предусмотрел еще в своих фильмах. Как я уже говорил: все, что происходит, повторяется снова и снова, вместе с небольшими изменениями и модными новшествами. Мы, кашубы, укоренившиеся здесь и разъехавшиеся в далекие места, являемся лучшим подтверждением моей теории, поэтому я хотел бы показать вам, прежде всего вам, дорогая бабка, особую видеокассету, которая немного заглядывает в будущее и соответствует моей программе, что под торговой маркой Post Futurum скоро станет известна всему миру».
Шофер Бруно с помощью рабочего с верфи заносит в низкую гостиную ящик с широким матовым экраном. Они быстро ставят небольшой столик перед стеной, напротив Анны Коляйчек. Телевизор с подключенным видеомагнитофоном закрывает вышитую настенную картину, на которой изображен ангел, спасающий ребенка от падения в пропасть. Кукушка в часах под изображением Святейшего Сердца Иисуса кукует, потому что сейчас половина двенадцатого.
Шофер вставляет в видеомагнитофон анонсированную кассету. Смеясь, выпивая из маленьких рюмок, но при этом всегда готовые к слезам гости, жизнерадостные и исполненные благочестия, группируются по обе стороны от кресла, украшенного пионами, которое фланкируют прелат и почтовый секретарь. Кашубские дети, побросавшие смурфиков, сидят, лежат и стоят перед взрослыми. Все с нетерпением глядят на темный экран, словно ожидая явления Девы Марии. «Оскархен! – восклицает Анна Коляйчек. – Ты хочешь меня удивить?»
Шофер Бруно по знаку нашего господина Мацерата, скромно стоящего в стороне, запускает заранее подготовленную кассету. Сначала экран заполняет заголовок: «Сто седьмой день рождения достопочтенной Анны Коляйчек, урожденной Бронски». Но вот, по мере того как на экране появляются первые кадры: скромный домик бабушки с каштаном, яблонями, забором и поникшими от дождей подсолнухами, затем, за забором, накрытый стол и первые гости, среди которых мистер и миссис Брунс, с жадностью поглощающие пирожки и маковый пирог, – так вот, по мере того как все это оживает на экране, собравшиеся гости сдавленно ахают от удивления, и их вздохи постепенно стихают. После короткого переключения на кадр с цифрой сто семь, сплетенной из васильков и прикрепленной над дверью, на экране появляется сначала кухня, затем – переполненная гостиная. Самой именинницы пока не видно, но свечи, которые только что были задуты, вновь горят в полном составе.
И все гости запечатлены на пленке: прелат из Оливы и священник из Матарни, оба представителя польского государства, к сожалению, вынужденные вчера уехать, а также делегация с верфи имени Ленина. Даже опоздавший почтовый секретарь появляется в кадре. Каждое мгновение присутствия каждого гостя запечатлено: как громко и сердечно американцы Колчики приветствуют Войке из Жуково. Как часто Стомма из Гельзенкирхена чокаются с Стефаном Бронски и его вечно недовольной женой. Как менеджер отеля Кэзи Курбиелла переводит с английского все, что рассказывают Викинги, чтобы железнодорожник Антек Куччора из Кокошек понял, как устроена железная дорога в Австралии. Как гордится производитель игрушек из Гонконга своей дальневосточной женой и врученной фарфоровой лошадкой, которых видеокамера запечатлела в мельчайших деталях, вплоть до развевающейся гривы и прически «паж». Ах, до чего же хрупка леди Брунс как на пленке, так и в реальности!
Даже кашубские дети, еще до того, как эта кассета была записана, задувают праздничные свечи и играют со смурфиками с богатого Запада, хотя на самом деле они могли это сделать только после того, как была сделана запись. Сыновья Стефана Бронски, как заранее спланировано фильмом, уже давно помолвлены с девушками: одна – пышногрудая, песочный блонд извивается в химической завивке, другая – изящная куколка с темно-каштановыми волосами, явно выделяющаяся на ее фоне. «Ну, квартир ведь хватит!» – заверяет закадровый голос в унисон с происходящим на экране, в то время как фоном для развития событий служат то приглушенные, то ритмичные звуки польки, приглашающие к танцу.
Только музыка новая; все остальное было раньше. Как перед домом, так и в доме: напитки и закуски, что пробуждают аппетит, кислое и сладкое уже пробовали, жевали, переваривали. Попробовали студень и сладкий пирог с посыпкой, огурцы и пудинг. Многие из гостей обнаружили себя распевающими песни задолго до того, как начали петь в действительности, чтобы воцарилось веселье. «Лесная радость, лесная радость» пели старые кашубы по-немецки для фильма и в честь Оскара, чтобы потом в жизни снова запеть песню о лесной радости. Даже спор работников верфи и представителей польского государства о правомочности профсоюза Solidarność был предвосхищен жестами и теперь повторяется в оригинальной звуковой записи: Кэзи Курбиелла из Момбасы,
