Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

Он полез в шкафчик и извлек оттуда начатую поллитровку водки.

– Дождалась, милая, – нежно обратился он к бутылке.

– Ладно, будьте здоровы, – сказал приятель, – оставляю вас наедине.

Он распрощался.

Есть Н. не особенно хотелось, но он все-таки положил себе на тарелку пару крылышек и поставил рядом с бутылкой стопку. Приятно же вернуться домой и как бы заново ощутить все привычное, обжитое, милое сердцу. Да, все грустно, конечно, но даже и в грусти бывают минуты светлой радости, пусть и с горчинкой.

Он пододвинул к себе рюмку и бутылку, и тут его взгляд внезапно уперся в крошечное черное пятнышко на дне стопки. Он приподнял ее и стал всматриваться. И чем пристальней он всматривался, чем сильней напрягал свои слезящиеся глаза, тем больше становилось ему не по себе. Ему показалось, что пятнышко двигается. И не просто двигается – разрастается прямо на глазах, и это уже не пятнышко, а что-то совсем другое, темное, клубящееся, как дым.

Голова закружилась, к горлу из глубины живота метнулась тошнота. Да и тело сразу зачесалось, причем так сильно, что он еле удерживался, чтобы не начать скрести себя.

Надо было встать, чтобы вымыть рюмку, но, едва привстав, он пошатнулся и рухнул на стул. Очень нехорошо ему было, и если бы он поднялся, то наверняка бы не удержался на ногах. Поэтому он остался сидеть, положив согнутые в локтях руки на стол и опустив на них голову.

В такой позе его и нашли.

Место для отца

Когда живой – это одна история. А когда человека уже нет, не спросишь же его, хотя иногда и кажется, что он откуда-то из своего запределья, из царства небытия все-таки пришлет ответ. Это, конечно, фантазия, мистика, но со смертью всегда что-то такое связано.

Виктор (так его все называли, без отчества) сказал, что хочет лежать рядом с отцом, то есть с дедом Илюши. Правда.

Сын Виктора Илюша реально слышал, типа последняя воля. А если рядом с отцом Виктора, то есть с дедом Илюши (запомним имена), места нет – что тогда?

Но главное – почему?

Немного про Виктора, который отец Илюши.

Ему было всего четыре, когда его собственный отец ушел из семьи, так что он и не помнил его почти, потом, уже взрослым, встречался несколько раз, но отношений все равно никаких. Тот большим начальником был, директором какого-то завода, поэтому во время войны оставался в Москве, а они с матерью эвакуировались в деревню под Оренбургом, мать учительницей работала, жили в комнатке при школе, еды хватало, родители учеников приносили кое-что, подкармливали: то яйца, то картошку и молоко, деревня все-таки. И потом мать всегда рядом, до самого ее конца, отца тогда уже в живых не было, давно не было.

Про отца Виктор рассказывал, что тот пил сильно, поэтому, может, не сам ушел, а мать выгнала, сильная, решительная, не желала больше терпеть. У того после новая семья появилась, и тоже сын, вот с ними Виктор никогда не виделся, знал, что существуют, но охоты не было, да и зачем? А мать вообще о них не хотела ничего слышать – не то что обижена была, а просто такая вот принципиальная – отсекла, и все. С концами. Одна его воспитывала, только когда женился, стали жить отдельно, но он часто, чуть ли не через день к ней заезжал и часто оставался ночевать, а снова вместе жить стали, когда разошелся с женой. Брак недолгим был, хотя жену его мать вроде приняла и даже часто становилась на ее сторону, когда между той и Виктором что-то не ладилось. А вообще на его женщин болезненно реагировала – похоже, ревновала. У нее даже голова начинала трястись, когда на горизонте появлялась какая-то новая пассия, с которой его могло что-то связывать, за версту чувствовала, даже если он сам еще ни в чем не был уверен.

Да, иногда казалось, что она, то есть мать, несмотря на их в общем добрые отношения, плохо к нему относится. Возможно, ждала от него чего-то большего: способный, но какой-то несобранный, мятущийся, диссертацию так и не защитил, все растрачивался на какие-то проекты, из которых потом ничего путного не выходило, а если и выходило, то все как-то не очень серьезно, хотя откуда ей было знать, если она совсем по другой части, не технической. Уважаемый педагог, общепризнанно хороший, много в него вложила, поэтому сын должен был идти непременно по восходящей. А он постоянно отвлекался на пустяки – то машину покупал развалюху и потом месяцами ремонтировал ее в гараже приятеля, а ездить почти не ездил. Мимолетные романы. С точки зрения матери, совсем ни к чему. Даже бизнесом пытался заниматься, землю, когда стало можно, покупал, потом продавал, но всякий раз почему-то себе в убыток и часто в долгах, которые не всегда вовремя отдавал, так что на этой почве с людьми бывали серьезные конфликты. Мать, конечно, переживала.

Виктора Илюша любил. И внешне именно на него был похож, такой же светловолосый, нос чуть задранный, однако по характеру другой, спокойный – не в отца. Тот нервный, экспансивный, но Илюша, даже когда Виктор уже давно расстался с женой, старался отцу помогать, иногда деньгами его ссужал, уже зарабатывая прилично, хотя близки они все равно не стали. Разговаривать трудно было, тот все время провоцировал, вызывал на спор, поддразнивал. А если за политику заходило, то тут лучше было вообще не связываться. Отец с пол-оборота заводился, слюной брызгал, гримасничал и ничего не хотел слушать. Илюша промолчит, но отец сам за него скажет, приписав потом Илюше, что это его слова, и себе же отвечал, демонически хохоча якобы над наивностью сына.

Если же тому не удавалось себя сдержать и он пытался что-нибудь возразить, то еще хуже, тут Виктор по-настоящему яриться начинал, тыкал пальцами то в Илюшу, то в телевизор, а главное – совсем уже ничего непонятно было, что к чему, – все сплеталось в какой-то лохматый ком, который нарастал, как снежная лавина, он начинал фразу, бросал, не закончив, начинал другую, глотал от возбуждения слова, размахивал руками, багровел лицом и немного напоминал тронутого. Ему во что бы то ни стало надо было чувствовать себя правым, и он любыми способами пытался убедить собеседника в своей правоте. А может, себя самого?

Что делать, такой темперамент. Илюша это понимал и старался безропотно слушать, изображая на лице внимание.

– Нет, погоди! Неужели