Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

– Документы.

Постовой сделал ленивый жест, отдаленно имитирующий отдание чести. Я повернулся, опустил на асфальт тощий рюкзак – собирался впотьмах, кроме зубной щетки и китайского фонарика я сунул туда бог знает что еще – из внутреннего кармана куртки достал паспорт и школьный аттестат.

Милиционер взял, отошел, встал под фонарь. Я поплелся за ним. Он раскрыл, начал листать паспорт.

– С гарнизона?

– Нет. С кирпичного, с той стороны.

Судя по выговору, постовой родом был с юга, наверное, украинец или белорус. Или молдаванин. Хотя молдаван я видел только в кино, да к тому же молдаванину полагаются усы.

– А-а… С кирпичного…

– С кирпичного.

– Че-то не похожа фотография. – Он прищурился, глядя то на меня, то в паспорт. – Вроде как ты, а вроде…

– Я это.

– А может, старший брат. Паспорт у него тиснул и в бега.

– Паспорт мой, – буркнул я. – И брата нет.

От милиционера крепко разило сапожной ваксой и потом.

– Нету брата! Малолетки знаешь какие кренделя выписывают! Вот тут зимой взяли одну артистку, пятнадцать лет, сама с-под Краснодара… Ну как же ее… Яна… Яна… фамилия еще еврейская… А на вид гладкая такая курвочка, титястая и жопа что орех – лет двадцать, а то и больше, не моргнув глазом, дашь! А ей пятнадцать! К морякам в Клайпеду пробиралась иностранным, чтоб за валюту, понимаешь, за тряпки, джинсы там всякие. Во как! Паспорт у сестры тиснула…

– Нет у меня сестры.

– Нету… А чего среди ночи? Куда едешь-то?

– В Ригу, – сказал первое, что пришло в голову. – В институте собеседование. Рано утром. В девять. В девять утра собеседование.

Постовой вдруг погрустнел, замолчал.

– Драпать. – Он протянул мне документы. – Драпать из этой дыры… А то ведь так всю жизнь по платформе прошаркаешь… Первый на Ригу в четыре ноль шесть, московский скорый.

– Спасибо. А как с билетом, касса-то…

– Билет! Да проводнице трояк дашь, и вся любовь. Не прозевай только, стоянка всего минуту.

Я кивнул, убрал документы, пошел к вокзалу.

– Эй! – окликнул милиционер. – Вспомнил! Фамилия той ссыкухи краснодарской – Файнгарт! Файнгарт, во как!

37

Да, еще одна деталь, которую я забыл упомянуть… нет, вру – как такое можно забыть, снова, жалея себя, решил не говорить, а забыть такое невозможно. Она, деталь эта, неразлучна со мной – ныне, присно и во веки веков, аминь! Выгравирована в моей памяти, выколота на изнанке моей души равнодушными буквами прокурорского протокола – вот, читай и ты: «На левой груди жертвы, в сантиметре над левым соском, обнаружен свежий порез в виде двух параллельных молний, похожих на воинский знак СС. Порез нанесен острым предметом, скорее всего, ножом или бритвой».

Можно ли объяснить, чем Инга была в моей жизни, не знаю, вряд ли. Для этого я должен взять тебя за руку и провести по всем тайным тропам нашей заповедной страны. Показать хрустальные водопады и изумрудные озера, бездонные туманные ущелья с парящими орлами и снежные горы, втыкающие свои пики в сапфировое небо; и те сонные долины, где клевер мягок и сочен, где пастухи в заброшенной хижине оставляли для нас теплый хлеб, овечий сыр и кислое молодое вино в глиняном кувшине; а просыпались мы лишь к полудню от звона крыльев пестрых колибри – рубиновых, золотых и прочих невиданных цветов, которым еще не придумали названия.

А после мы отправимся другим маршрутом. Для этого нам понадобится карта моей боли – это будет не столь приятная экскурсия, но она, прости, тоже нужна. Без этого тебе не понять, отчего спустя столько лет я не смог найти замену ей, Инге. Думаешь, я не пытался? Еще как!

Осколки образов, обрывки фраз, тени чувств – вот главные сокровища моей памяти. Я их разглядываю, любуюсь, как в детстве наши девчонки любовались своими «секретами» – в тайном месте под кусочком стекла они прятали всякий мусор – фантик, ленточку, обрывок фольги, мертвый цветок. Да, мусор; но, прижатый стеклом, этот мусор выглядел действительно красиво.

Как по́шло, скажешь ты. Как банально. Да, я согласен, банально и пошло. Ведь ничего нет банальнее смерти, тривиальнее боли и вульгарнее потери близкого. И как ни крути, в конце концов, смерть – единственная стопроцентная гарантия в этой жизни.

Тебе могло повезти: ты увернулся от страданий и бед, ты обитаешь в милой сказке с говорящими оленями и мягким климатом, тебя не запрятали в острог, ты не попал на каторгу, твой дом не был сожжен огнем вражеской артиллерии, тебе не пришлось зимой пробираться по льду реки, и тебе не ампутировали обмороженную ступню без наркоза; о пыточных камерах у тебя смутное представление, а про инквизицию, Освенцим и подвалы Лубянки ты знаешь лишь из книг. Но даже в этом случае у тебя еще есть кто-то живой, кто тебе дорог. И он умрет. В этот страшный час ты будешь гол как младенец и беззащитен как птенец, выпавший из гнезда.

На старом кладбище под Амстердамом я набрел на могилу с надгробным камнем. Сделал фото этого надгробия, увеличил и повесил на стену. Бескомпромиссное послание гласит:

«К тебе, путник, проходящий мимо, обращаюсь я. Как ты сейчас – вчера был я. Как я сейчас – ты будешь завтра».

38

Ночные звонки меня не пугают. К тому же я, как правило, засыпаю лишь под утро. Разумеется, пробовал я и снотворное, но все эти таблетки отчего-то не рекомендуется мешать с алкоголем. А принимая и то, и другое, рискуешь нарваться на неожиданный и не всегда приятный результат. Подробности опускаю, ты можешь о них прочитать на коробке, если вооружишься увеличительным стеклом. Муравьиным петитом набран целый ассортимент побочных эффектов, половина из них будет пострашнее любой бессонницы. Навязчивые мысли о самоубийстве, беспричинная истерика и немотивированная агрессия – вот тебе всего лишь несколько фиалок из того букета.

Телефон зазвонил в полчетвертого утра, точнее, в три часа и тридцать две минуты. Одной минуты не хватило до полной гармонии троек. По неясной причине глупости такого порядка расстраивают меня. Номер, что высветился, показался мне слишком длинным для нормального человеческого телефона и напоминал расстояние до дальней галактики.

– Я знаю, тебе плевать, звоню для очистки совести. Отец умер. Похороны в субботу.

Я не произнес ни слова, в динамике пиликали короткие гудки. Бережно, как раненую птицу, я опустил телефон на стол. На экране светились три тройки.

За одну минуту