Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая
– Пройдемся?
Вздохнув, Лиза кивнула.
– Пройдемся.
Они шли по улочке и молчали.
– Леш, – сказала она наконец, – ты хороший парень. И мне с тобой было очень хорошо. Но, Леша! Слишком много «но». Слишком, понимаешь? Ты здесь, я в Москве. У меня дочь. И, в конце концов, я старше тебя! Прости, но я не вижу развития событий. Совсем не вижу. И не потому, что…
– Я понял, – перебил ее он и остановился, – ты пожалела.
Остановилась и Лиза.
Он смотрел на нее, и она, не выдержав его взгляда, опустила глаза.
– Да ни о чем я не пожалела! – в сердцах ответила Лиза – Просто подумай! Подумай, что я права, вот и все!
– А я не хочу, – усмехнулся он и с силой притянул ее к себе. – Не хочу, понимаешь?
У нее перехватило дыхание.
Он целовал ее, а у нее мелькали мысли: «Да и черт с ним! Черт со всем этим! Нам хорошо, и на все наплевать! В конце концов, у нас так мало времени, всего-то пять дней! И почему я должна отказываться от того, что мне нравится?»
Эти пять дней они не расставались. Река, лес, прогулки по городку. Лиза понимала, что влюбилась, а про него и говорить нечего: Лешка смотрел на нее с такой нежностью и любовью, что ей становилось неловко.
До рассвета она не спала. А если не думать о том, что будет дальше, и жить одним днем? Оказалось, она не умеет.
Домашние вопросов не задавали, но смотрели внимательно, и, как ей казалось, осуждающе.
Лешка отвез их на вокзал. Прощаться при всех было неловко, и простились смущенно, скомканно, суетливо распихивая вещи, коих набралось немало. Бесконечные банки с соленьями, грибами, вареньем… Соленая и вяленая рыба, запах которой просачивался сквозь десятки слоев газет, в которые она была завернута.
Автобус тронулся. Лиза смотрела, как отдаляется машущая Люсинда – и красивый, ставший родным городок с крутым обрывистым берегом. Позади оставалась серебристая река, и темный еловый лес, и прозрачная березовая роща, и поле с голубыми цветами. И Лешка с его нежными и чуткими руками, с его горячими, нетерпеливыми губами и словами, которых Лиза не слышала раньше… Все уплывало, как не было.
Москва закрутила делами и хлопотами, и грусть постепенно прошла, потому что грустить было некогда. Началась привычная жизнь – работа, магазины, снова работа, но ощущение той свободы и радости осталось с Лизой навсегда.
Детский сад был за городом, и Анюта пропадала во дворе. Компашка была небольшой, но вполне отпетой. Лиза нервничала: кто знает, что у этих детей в головах? Да и за дочь свою резвую была не очень спокойна, звонила с работы, торопилась домой.
– Ну что ты хочешь, – вздыхала Мария, – всех приличных увезли из города. Остались те, кого не на что вывезти или чьим родителям все равно, болтаются во дворе, и ладно. Ключи на шнурке, обед на плите – так все растут, Лиза, все советские дети.
«Тебе-то откуда знать,– думала Лиза.– Тоже мне, Сухомлинский![5]»
– Но я на посту, – тут же добавляла Мария, видя расстроенное лицо дочери. – В окне или на лавочке у подъезда. Весь двор как на ладони, не нервничай.
Конечно, Мария следила, но Лизе все равно было неспокойно. Знала, что та днем может прикорнуть или пройтись по магазинам. А если что-то выкинули, что-то дают? Значит, надо встать в очередь, а это на пару часов. И сколько раз Лиза ни брала честное слово с дочки, что та ни за что на свете не уйдет со двора, сколько ни слышала клятв и заверений… Она понимала, что однажды Анюту уговорят, пристыдят, назовут курицей и маминой дочкой. Убедят, что все – ха-ха! – все шляются и по Кировской, и по переулкам, и по бульвару, и на прудах бывают запросто, даже до Садового добегают!
Анюта изо всех сил держалась, все-таки слово, данное маме и бабушке, что-то да стоило. Но каждый день чувствовала, что удержать это самое честное слово ей все труднее.
Нет, на насмешки ей наплевать! Да и кто дразнится-то? Колька-рахитик, сын уборщицы из молочного? Дашка-неваляшка, толстая как тумба, с вечно расчесанными в кровь ногами? Или Шурик-дурик, двоечник и второгодник, сын алкоголика Паши-слесаря?
Да уж, компания еще та, мама права, но другой нет, все разъехались.
Лучшая Анютина подружка – Аленка Пухова – лето проводила в Севастополе. Все лето на море! У Пуховых там родня: тетка, дядька-моряк и целая куча двоюродных и троюродных, повезло.
Неверная Алена обещала написать, но обещание не выполнила. А Анюта страдала.
– Отвлеклась, – утешала ее мама. – Ну что ты хочешь, там их вон сколько: дядьки, тетки, братья, сестры… Не семья – семьища! Ну и закрутилась.
Но было обидно. При чем тут семья? Семья семьей, а дружба есть дружба.
Анюта скучала по коварной Алене и без конца бегала вниз, к почтовому ящику, посмотреть, нет ли письма.
Письма не было, и обиделась она не на шутку. Так обиделась, что уничтожила подарок, который привезла неверной подружке из Плеса: соломенную сумочку с вышитым васильком и соломенную же куколку в русском костюме, купленные в сувенирной лавочке на набережной.
Увидев изуродованную сумочку и куколку с оторванной головой, Лиза впервые здорово испугалась. Неужели генетика? Получается, что воспитание ничего не значит, а значит лишь то, что заложено природой, дано по наследству? И что-то непременно однажды выскочит и проявится? Но что с этим делать?
– Не ругай ее, – тихо сказала Мария, увидев застывшее Лизино лицо. – Не ругай. Поговори, но не ругай.
– Да как же так? – расплакалась Лиза. – Как же так можно? С таким остервенением, с такой злостью?
– Обида, – вздохнула Мария. – А от обиды чего не сделаешь. Ей кажется, что ее предали. А предательство простить трудно.
Сдержала себя – еле справилась, но сдержала.
«И я хороша, – думала Лиза. – Вместо того чтобы проводить с ней выходные, валяюсь на диване».
В следующую субботу поехали в Абрамцево. Дорога неблизкая, но вдоль леса – прекрасного, густого, темного.
В усадьбе Анюта встрепенулась и оживилась. Бегала по дорожкам, застыла в пещере Врубеля, совсем растерялась в барском доме: какие картины и мебель, посуда и гардины! А наборные, с рисунком, блестящие полы? А вазы в ее рост? А камины!
Вышла притихшая, оробелая, задумчивая. На станции купили по пирожку и банку крупного, прозрачного, розового крыжовника. В электричке Анюта молчала, уткнувшись лбом в прохладное стекло.
Лиза потрогала дочкин лоб – слава богу, холодный.
На подъезде к Москве Анюта спросила:
