Крысиха - Гюнтер Грасс
В котором я сижу пристегнутый. Я в космическом кресле. Обозреваю: я. Видимость снова прояснилась после того, как угольно-черный дым рассеялся. Старая Земля выглядит удивительно искаженной, словно она вернулась к очертаниям времен Васко да Гамы, когда все карты были еще весьма приблизительными.
Крысиха подтверждает мои догадки: таяние льдов и приливные волны изрядно потрепали берега. Не только Аравийское море и Средиземное расширили свои владения, но и Балтийское море разрослось. Острова и островки исчезли. Каждое устье реки расширилось. Сверху Данциг, или Гданьск, кажется городом, отгородившимся валом из ила от затопленной низменности. Балтийское море теперь свободно от медуз, сообщает крысиха, дополняя мои слишком пространные разглагольствования, когда я говорю из своего космического кресла.
Когда я спросил ее, как крысы, мигрировавшие из России и не допущенные в городские районы, смогли поселиться в некогда плодородных низинах устья Вислы, которые теперь полностью затоплены, она ответила: Остались обломки дамб, железнодорожные насыпи, илистые отложения. Наш брат везде найдет себе приют. Кроме того, вода уже отступает. Это похоже на времена Ноя, когда отступали воды Всемирного потопа.
Несмотря на мои попытки доказать наличие человеческого существования, ссылаясь на цитаты из Третьей программы или приводя текущие частности, такие как курс доллара или олимпийские рекорды, крысиха делится со мной подробностями постчеловеческих будней. Она рассказывает об успешных выводках, выводки которых, в свою очередь, были безупречными. Время от времени я слышу, как бормочет Анна Коляйчек: Хочу, чтоб поскорее настал конец.
Еще мгновение назад моя космическая капсула пролетала над искаженными, уменьшенными континентами. Бенгальский залив и некогда шумная Калькутта предстали перед моими глазами лишь темными пятнами. Но после непродолжительного времени сновидений я снова вижу под собой Балтийское море, по которому бесцельно дрейфуют обломки в восточном направлении. И я тотчас пытаюсь накликать себе человеческое присутствие: как хорошо, что в мертвом лесу еще продолжает расти колючая изгородь и старый трюк со Спящей красавицей все еще работает. Я убегаю в пятидесятые годы и смотрю на кисть Мальската, который сейчас прорисовывает контуры тринадцатого святого из двадцати одного. Чтобы поколебать постчеловеческую самоуверенность крысихи, я говорю: Скоро канцлер Аденауэр приедет в Любек на празднование семисотлетия города, чтобы увидеть это чудо. Ну и удивится же он!
Теперь, уже не беззаботным тоном, крысиха, которая мне снится, раздраженно произнесла: Так вот, твои пять баб испарились на борту корабля… Ложь! воскликнул я. Не только Анна Коляйчек не может найти конец, но и на обломках корабля никто не умер. Я так хочу. В конце концов, это я, крысиха, из страха и бессилия укомплектовал этот бывший грузовой эверс женщинами. Они все были мне дороги. Я был привязан к ним короткими и длинными нитями. С годами они все же потерялись, поэтому я разыскал их, чтобы собрать вместе в ограниченном пространстве. Я хотел, чтобы они ладили друг с другом, чтобы стали сестрами. И я выдумал корабль и наделил женщин мореходными качествами. Это было несложно, потому что все они были практичными, умели обращаться с гаечными ключами, свечами зажигания и знали цель, которую долго искали в облаках и наконец нашли под водой. Они уже видели ее, принарядились к прибытию; и тут ты, крысиха, закричала Конец аут завершение, твое крысиное последень. Теперь они, страшно изувеченные, ползают по палубе, склоняются за борт, стремясь увидеть затонувший город в прибрежных водах. И одна из пяти женщин, лишившаяся своих прекрасных локонов, ставшая лысой, как и все остальные, прокричала, словно ее рот, превратившийся в болезненную рану, все еще мог издавать звуки: Вот, вот она, наша Винета! Под нами. Никогда вода не была такой прозрачной. Никакие водоросли не затуманивают видимость. Улицы и площади еще пустынны, но скоро владычицы Винеты в ярких одеждах пройдут по городу, поприветствуют нас и пригласят к себе. Они возьмут нас в свое царство, где нет насилия, принуждения, лишь кротость и дружелюбные игры. И они исцелят нас, и мы снова станем гладкими и кудрявыми. Смотрите, сестры! Всюду движение. Радостное туда-сюда. Мы прибыли, наконец-то прибыли…
Дневной сон причинял боль. Образы нетерпеливо сменяли друг друга. Я хотел, чтобы мне снилось нечто прекрасное, гармоничный хоровод – радостное туда-сюда, – но по мостовым Винеты сновали одни лишь крысы, через улочки, выбегали из всех церквей, стайками навстречу друг другу, по мостам…
И тогда одна из женщин раненым отверстием рта прокричала: Их заколдовали. На них наложено злое заклятие. Мы должны его снять.
Это проделки палтуса! прокричал другой рот.
Палтус должен прийти, помочь, освободить женщин!
Палтус! кричали они, услышь нас! До изнеможения требовали женщины, чтобы могущественная рыба сдержала свое обещание, освободила Винету от крыс и снова сделала ее городом женщин.
Но никакой палтус не помог, не сказал ни слова и никого не освободил. Море, лишенное медуз и всякой жизни, за исключением бегающего по улочкам отродья, покоилось под пустым небом, которое с востока и запада покрывалось клубами дыма.
Правда ли, спросил я у тяготившейся жизнью Анны Коляйчек, что повсюду остались одни крысы, даже в Винете, ворота которой всегда должны быть открыты для женщин, ведь палтус клялся в этом у меловых скал Мёна, снова и снова, каждый раз, когда его звали?
Тогда сказала Анна Коляйчек, на самом деле желавшая молчать и умереть: Ну и нет больше никакого палтуса. И никаких больше сказок. Да и с людьми все кончено. Чего они только не наворотили, не натворили! Вечно все плохо было. А теперь вообще ничего не осталось, все пропало, потому что Бог наказал. Ох, лучше бы меня никогда и не было!
Но даже если бы я написал, что она мертва, мертва, она все равно не могла бы умереть; как я не мог перестать вращаться вокруг Земли раз за разом.
Йосиф-Мария! кричала Анна Коляйчек, везде все кончено.
Ответьте! кричал мужчина в космическом кресле. Неужели, черт возьми, все пошло прахом? Не могли же вы все погибнуть…
Теперь больше нет раненого отверстия рта. Женщины испустили последний вздох. Моя воля не могла их удержать. Я не придумал, как отсрочить их конец. Только сейчас – или снова – обломки «Ильзебилль» унесло в открытое море под дымно-черным небом.
И снова Анна Коляйчек, тихо: О боже ж мой, о боже ж мой. Ох, только бы все поскорее закончилось…
И я слышал, как я сокрушался: Что же мы натворили? Что привело нас к такому завершению? Больше никаких женщин, никакого палтуса, никаких сказок, ведь даже лес, который до последнего кричал о спасении, стал дымом…
Словно желая меня утешить, крысиха сказала: Но ведь мы же остались. И дым уже давно рассеялся. Сильные ветры разнесли пепел, чтобы даровать сияющее благословение всей жизни. Долго вращалась Земля, не согретая светом. Даже нас после холода и тьмы было совсем немного. Но вскоре не только мы начали размножаться, жизнь пробуждалась повсюду: в лужах и реках, на мелководье озер. Старые виды обрели новую форму, а новые, ранее невиданные, удивляли даже нас. Не унывай, друг! Жизнь снова охватит все вокруг. Старая земля обновится. И новые сказки, в которых чудесным образом выживают старые, будут передаваться от выводка к выводку.
Поскольку все удалось, веретено укололо до крови Спящую красавицу, чары высвободились, канцлер и министры, все эксперты и полицейские, даже телеведущие и журналисты со своими последними нацарапанными словами погрузились в глубокий сон Спящей красавицы, теперь, едва колючая изгородь сплелась и уплотнилась, все сказочные персонажи бегут прочь: оставив позади место происшествия в мертвом лесу и высеченный из камня памятник, они держат путь в невредимый лес, пока не достигнут своего пансиона, пряничного домика, в котором при волке осталась лишь Бабушка Красной Шапочки.
Гензель и Гретель держат братьев Гримм за руки. На одной ноге впереди скачет
