Крысиха - Гюнтер Грасс
Благодаря бейджикам, как это принято на конференциях, мы узнаем госпожу Метелицу и Храброго портняжку, Золушку и Распрекрасу, Счастливого Ганса и – поскольку камера на нем особенно сосредоточена – Мальчика-с-пальчика, который привел с собой великана, в ухе которого он сидит.
Конечно же, вместе с козой-матерью на месте и семеро козлят. Но не только то, что собрали братья Гримм, Людвиг Бехштейн и Иоганн Карл Август Музеус, обрамив это своими украшениями, но и милые вымыслы Андерсена (по желанию нашего господина Мацерата, который, если бы не застрял в Польше, с радостью сам бы принял участие в качестве горбатого человечка) присутствуют на большой встрече: Стойкий оловянный солдатик и – хотя и непилотируемый – сундук-самолет. По причине умирания Шварцвальда мог бы присутствовать и господин Стеклянный человечек из сказки Вильгельма Гауфа «Холодное сердце».
Теперь Ведьма раздает всем призванным кульки и мешочки, бутылки и банки, полные волшебных зерен и волшебных соков. В наличии волшебная мазь и чудодейственные зелья. Она доверху наполняет сундук-самолет. Добрые и злые феи обмениваются хитростями и секретами. Великий Мерлин любезно одалживает несколько волшебных палочек довольно привлекательным, но все же небогатым сказочным персонажам. Золушка наполняет зобы вяхирей зернышками, которые должны творить чудеса. Волшебную пищу, которую разбрасывают низшие ведьмы, съедают крысы, чтобы она могла подействовать в других местах. Руки девочки старательно раздают всем, кому еще не досталось, бутылочки и кульки. Гензель и Гретель слишком усердствуют в помощи Ведьме: даже помпезному королю Дроздобороду они суют полный набор; и даже Мальчик-с-пальчик в ухе великана получает солонку, чтобы он мог быть полезен.
И когда все ларцы, сундуки, шкатулки, ящики и шкафы опустели, возражения братьев Гримм – «Вы не должны этого делать! Такая сказка плохо закончится!» – остались неуслышанными, ведь теперь Ведьма отправляет всех собравшихся зверей и лесовиков, волшебников и фей, маленьких существ и диких людей, госпожу Метелицу с ее пуховой подушкой и наполненный до краев сундук-самолет на все четыре стороны света.
Распуская собрание, она делает колдовские знаки и выплевывает ведьмовские слова. Храбрый портняжка вооружился чудо-иглами и волшебными нитками. Объевшиеся и тяжело нагруженные семеро козлят и семеро гномов отправляются в путь. Отбывают пешком и по воздуху. Мерлин, великий волшебник, растворяется в небытии.
Якоб Гримм обеспокоен, нет, объят ужасом: «Что вы затеяли? Это восстание, анархия!»
Вильгельм говорит: «Разве мы не знали всегда, брат, какую власть имеют над людьми наши сказки?»
С тревогой они оба глядят вслед своим персонажам, которых они когда-то – во времена Наполеона – с таким усердием собирали и считали навеки сохраненными в своей книге детских и домашних сказок.
Нет, пробуждающему поцелуем Принцу не разрешают уйти. Ведьма хватает его за шиворот. Злая мачеха тоже остается, но Белоснежке позволено наложить румяна и отправиться вслед за своими гномами. Вместе с Рюбецалем, надсмотрщиком, исчезают Йоринда и Йорингель. Рапунцель должна остаться из-за Принца. Но отрубленные руки девочки улетают, правая держит кулек, а левая – бутылку. Девочка с отрубленными руками машет своими культями. С корзинкой в руках Красная Шапочка отправляется в путь. А Бабушка Красной Шапочки читает волку словарь…
Ведьма, ведьмовать, заведьмовано.
Не терли три волоса,
никакая белена тут не примешана.
Ни дурманящее зерно, ни лишние капли,
ни запрещающее, ни разрешающее слово
не нужны.
Мы знаем и научились
скрещивать тыкву с луком, мышь
с кошкой.
Два гена сюда, четыре гена туда: мы манипулируем.
Что значит природа! Ко всему способные,
мы улучшаем Бога.
В старых словарях встречаются лишь
химеры низшего сорта.
Скоро получится высший человек;
наша программа это предусматривает.
Сохраненный в генных банках, он ежедневно обогащается:
не только разумом наделен.
Прежде всех животных – даже прежде свиньи —
особенно охотно
сообщается с человеком крыса,
чтобы он себя преодолел.
Потом наступил голод. То, что осталось после Большого взрыва – их мусор, запасы жестяных банок, кожаные сжавшиеся кадавры, – некоторое время кормило нас, так что за пределами спасательных ходов и гнездовых камер появились первые выводки: мы снова образовали народы на помеченных территориях, но мало что можно было найти, чтобы изгрызть. Может быть, нехватка сделала нас благочестивыми или, как ты, наш насмешливый господин, говоришь, католическими.
Словно воплощая голод, крысиха мне снилась истощенной, лохматой, образ бедствия. Я видел, как они грызли жесть, металлолом, камни. Лишь это, говорила она, еще осталось. Из-за беспрерывно растущих зубов нужно постоянно что-то грызть, хоть стальной ключ или остатки колючей проволоки, как можно видеть. По крайней мере, тут и там попадались сморщенные тела, но это была отвратительная пища.
Затем я увидел ее во сне вновь упитанной и с гладкой шерстью. Сытая, она рассказывала о голодных временах, не объясняя причин вновь обретенного благополучия. Тогда, сказала крысиха, когда голод научил нас молиться, а набожность приносила лишь ожесточенные споры, одной из наших территорий была пустынная сельская местность, но все же особенная, поскольку посреди хижины, чья каменная кладка еще кое-как держалась, слабо дышала и бормотала без умолку древняя женщина, которой по человеческим меркам было уже много лет и которая тебе, друг, должна быть знакома по старым историям.
В любом случае и мы ее почитали. Какое терпение она проявляла к нам и нашему любопытству. Что бы она ни бормотала и как бы близко мы ни подходили, никогда ни одного плохого слова о нас. Однажды мы услышали: Йосиф-Мария! Пусть меня избавят крысы…
Но мы не могли этого сделать, потому что, кроме твоего отрешенного, сбереженного в космической капсуле существования, древняя была единственным оставшимся для нас человеком. Мы хотели оберегать ее и заботиться о ней, сберечь для нас. Когда после долгой холодной темноты она почти перестала дышать и бормотать, мы стали группами ходить к ее месту. Не только сельские, но и городские народы посылали делегации. Поскольку древняя становилась все меньше и, хотя дышала, казалась иссохшей, мы поили и кормили ее пережеванной пищей, без которой мы, несмотря на нехватку еды, могли обойтись. Молодые крысы всегда были у нее на службе. Мы не только поклонялись ей, но и ухаживали за ней.
И я увидел то, что рассказала крысиха о постчеловеческих голодных временах. Я увидел Анну Коляйчек, сжавшуюся до размеров гнома и утонувшую в своем теперь слишком просторном воскресном платье, окруженную поклоняющимися ей старыми крысами и обегаемую тощими молодыми крысами. Я видел, как о ней заботятся, видел, как ее запавший рот открывается, чтобы дежурные молодые крысы могли впрыскивать ей влагу и заталкивать предварительно пережеванную кашицу в беззубую полость рта.
Отвратительно! кричал я.
Старая песня, отвечала крысиха.
Но она хочет, чтобы это закончилось.
Ей это еще вкусно. Только послушай, как она причмокивает.
Что ей вкусно, что?!
Нам пришлось пожертвовать несколькими детенышами, естественно, из здоровых выводков…
Почему, черт возьми, ты не позволяешь ей умереть! прокричал я и услышал, как мой крик затихает.
Ответ крысы пришел с опозданием, словно она желала намекнуть мне на утекающее время: Она была для нас священна еще при жизни. Все, что принадлежало ей, вместе с ней стало объектом нашего поклонения, столько всего лежало у ее ног. И гораздо больше, чем эти золотые монеты, разбросанные вокруг ее кресла, то с изображением чисел, то с орлом, то с портретами некогда коронованных голов, – гораздо больше нас восхищали эти фигурки, разбросанные повсюду среди развалин. Воссоздавая человека и его многообразную деятельность,
