Книжная лавка фонарщика - Софи Остин
Он зашел в прохладный полумрак магазина и бросил письмо на прилавок, даже не вложив его обратно в конверт. В отличие от Эвелин, он не стал аккуратно отодвигать и закалывать каждую штору, а резко распахнул их. В лучах сентябрьского солнца мерцающей взвесью заструилась пыль.
Она даже не сказала, почему больше не вернется, не сообщила причину, и от этого мысли в его голове закрутились юлой. Может, дело было в нем? Может, она наконец решила, что он ей невыносим? Или это было как-то связано с тем, что ее мать против того, чтобы она работала? По правде, ему было все равно, лишь бы только дело было не в том, о чем кричал ему внутренний голос: «Натаниэль сделал ей предложение?»
За свой поход в театр Уильям узнал три вещи. Первой и самой тяжелой было смотреть, как перед женщиной, которую ты любишь, кто-то становится на колени, а она краснеет, — все равно что пронзать себе грудь ножом. Вторая: ничто не заставляет почувствовать одиночество так, как нахождение в компании двух без ума влюбленных друг в друга людей. Джек и Наоми светились от счастья, и не ходить рядом с ними с кислой миной стоило Уильяму нечеловеческих усилий.
Третье же, что он в тот вечер узнал, было то, что отец Эвелин на своих инвестициях неплохо заработал, потому что, помимо тех трех мужчин в курительной, было еще по меньшей мере шестеро тех, кто дал барону деньги. Уильям надеялся рассказать Эвелин об этом сегодня, но по ее письму было ясно, что больше она не вернется.
Что они с ней уже никогда не увидятся.
Он снова взял в руки письмо, словно там за это время могли появиться новые строки. Глядя на размашистые буквы, он подумал: «Не оттого ли на бумаге кляксы, что она писала слишком быстро и чернила не успевали сохнуть, или оттого, что за этим письмом она плакала?» Его имя было заключено в треугольник маленьких пятен.
Он покачал головой. «Это говорит надежда, не разум», — решил он, потирая пальцами горящие виски.
Две последние ночи он почти не спал, в голову бесконечно лезли мысли — то об Эвелин, то о том, как он сможет позволить себе еду и крышу над головой, имея два гроша в кармане. Потому что с тех пор, как те мужчины забрали у него свою долю, именно такая жизнь его и ждала.
Ответ на этот вопрос угнетал его куда больше, чем он мог предположить.
«Будет легче, если ты признаешься дяде Говарду во лжи и снова переедешь в свою комнату в мезонине, — шептал голос в его голове. — Так хотя бы аренда выйдет дешевле».
Эта мысль не оставляла его, пока ледяная ночь не сменилась прохладным золотым рассветом, а в висках не застучало от усталости и тревоги. Но ложь уже вышла из-под контроля, разрастаясь и разрастаясь, становясь больше него самого, больше, чем он мог вообразить.
Он услышал скрип половиц наверху и, обернувшись, увидел на мезонине дядю Говарда.
— Тебе письмо! — крикнул Уильям.
Лампа дяди Говарда на секунду замерла, а затем повернулась в его сторону.
— Письмо? Так рано?
— От Эвелин, — ответил Уильям. — Боюсь, я уже открыл его, хоть оно и адресовано тебе.
Дядя Говард кивнул:
— Сейчас спущусь.
В этот момент кто-то постучал в дверь. Уильям, нахмурившись, взглянул на часы. До открытия еще десять минут. Он отдал дяде Говарду письмо и стал смотреть, как тот его читает.
— Значит, она уволилась, — произнес дядя Говард, глядя на Уильяма как на хрустальную вазу, которая вот-вот разобьется. — Это из-за того… что вы поговорили с ней тогда в театре? Из-за того, что ты ей сказал?
— Я не говорил с ней в театре, — ответил Уильям. — Она была с другим.
Картина того, как Натаниэль опустился перед Эвелин на колени, непрерывно стояла перед его глазами выжженным пятном. Теперь же она стала тлеть — жирными черными линиями.
— Тогда почему она уволилась?
Уильям пожал плечами:
— Мне известно столько же, сколько тебе.
— Ты не хочешь спросить? — сказал дядя Говард. — Не хочешь выяснить?
— Конечно же, я хочу узнать. Но в письме она явно с нами прощалась. Как будто мы с ней больше никогда не увидимся.
— Ты этого хочешь? — Дядя Говард пристально на него посмотрел. — Чтобы вы с ней не увиделись? Ты хочешь, чтобы все так и закончилось?
Уильям открыл было рот, но осекся. «Так будет лучше», — снова произнес голос в его голове, но в этот раз он не стал его слушать.
— Я не хочу, чтобы это было прощанием, — ответил он тихим, больше похожим на шепот голосом. — Я не хочу, чтобы это была последняя наша встреча.
— Хорошо, — сказал дядя. — Так не допусти этого.
В дверь снова постучали, в этот раз более настойчиво, так, словно стучавший уже собирался уходить.
— Я открою, — сказал Уильям. — Все равно уже почти пора открываться.
— Обещай мне, — произнес дядя Говард. — Обещай, что ты не дашь ей просто взять и уйти. Не повторяй моих ошибок.
Уильям на секунду остановился: в голосе его дяди была какая-то жесткость, какое-то пробирающее до костей сожаление, которого он никогда раньше не слышал.
— Обещаю, — ответил он и поспешил к двери.
Открыв ее, на пороге Уильям увидел вовсе не покупателя. Это был Джек, в рабочей ливрее и с улыбкой до ушей.
— Две новости! — выпалил он. — Я сделал Наоми предложение, и мы женимся.
Уильям широко улыбнулся и заключил друга в медвежьи объятия.
— Не обязательно было опаздывать на работу, чтобы мне это сообщить, — сказал он. — Но я очень рад за вас.
— Я не на работу, я только с нее, — ответил Джек. — Угадай, кто был моим последним гостем?
Уильям покачал головой.
— Барон Ситон, — сказал Джек. — Отец Эвелин. И угадай, что он всю ночь делал в баре «Рояла»?
На этот раз угадать не составило труда:
— Играл?
— Играл, — ответил Джек. — Осмотрительно, конечно, но, судя по всему, он проигрывал. Проигрывал по-крупному.
Уильям сжал кулаки и упер их в бока. Он должен был рассказать Эвелин, предупредить ее. Обернувшись, он крикнул:
— Дядя Говард! Сможешь тут управиться без меня пару часов?
— Конечно, — отозвался в ответ дядя Говард.
— Хорошо, — сказал Уильям, хватая пиджак и выходя с Джеком на прохладный осенний воздух. — Потому что у меня появились
