Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина
Также ходили слухи о ее тайном дворянском происхождении, иначе откуда в простой семье взялась высокородная княжеская фамилия Голицына. Поговаривали, что мать Елены, к слову и сама никогда не забывавшая о радуге, была возлюбленной князя Фёдора Голицына.
Вскоре мне стало доподлинно известно, что Елена сняла в аренду какой-то шикарный пансионат в Одессе на берегу моря, сначала один, а потом, когда разорился соседний, она не раздумывая прихватила и этот, и они с Юлей махнули туда, позабыв обо всём на свете…
Я звоню узнать, как дела, а мне отвечают – они в Одессе! Купаются, загорают, кушают фрукты. Отправился отдыхать на Черное море даже пес Юли, старый такс Додик, – так стоит ли волноваться о каких-то делах в середине лета?..
Веселые, отдохнувшие, загорелые, они вернулись только в конце августа. Юля рассказывает:
– Елена для черноморского побережья сыграла такую же роль, как царица Савская для Аравии. Ты представляешь, она своими силами возродила два одесских пансионата! Мы с ней каждое утро плавали за буйки, над нами летали чайки, и как-то однажды к нам с Леной близко подплыл дельфин! …А в пансионате она закатывала такие пиры, что приезжали со всей Одессы. Елена царила на званых пирах – всегда в окружении свиты… "Вот запомните, – говорили ее друзья, – что значит настоящий одесский стол – это кровяная колбаса, барабулька и красный перец!"
Я хотела спросить про книжку, но удержалась: понятно – они возьмутся за нее не раньше, чем остынут от своих головокружительных впечатлений.
– Только на одесском базаре еще сохранилось то, о чем писал Бабель! – воскликнула Юля, когда я позвонила в следующий раз. – Стоит мужик, пальцы растопырил – бюстгальтеры продает. На каждом пальце у него болтается по огромному стеганому бюстгальтеру. Жена шьет шестые размеры! Подходит тетка и спрашивает: "А седьмой у вас есть?" Он, взглянув на нее наметанным глазом: "Интересно, что вы будете в него ло́жить?" "Не волнуйтесь, – она отвечает, – я найду, что туда ло́жить!.."
"Еще не пора", – я подумала, и опять ни о чем не спросила.
Потом Юля позвонила сама. Я очень обрадовалась, подумала, что свершилось, сейчас меня позовут смотреть сигнальный экземпляр.
Но Юля сказала:
– Сегодня вечером в "Иностранке" Елена устраивает для писателей благотворительный бал. Явись обязательно, вино будет литься рекой!
Следом прокатилась волна балов для учителей и библиотекарей.
Поздней осенью она отправила в пионерлагерь "Артек" нескончаемую колонну автобусов со школьниками.
К Новому году в подарок родному "Аэрофлоту" выпустила богато оформленный глянцевый календарь с изображениями самолетов.
Однако наше дело тоже потихоньку продвигалось.
Елена заказала марку издательства очень известному дизайнеру, который в своих работах экспериментировал с красной икрой, как раз он недавно получил Государственную премию. Когда ему звонили и заказывали работу, он скромно отвечал: "У меня гонорар меньше тысячи долларов не бывает". Ему денег отвалили. Он сделал. Им не понравилось. В результате марку издательства просто так нарисовал Коля: яблоко с улыбочкой.
В начале мая мне сообщили, что издательство имеет громадный успех в Министерстве просвещения, Елена блистает в высших сферах, правительство приглашает ее на пикники, издательский проект включен в федеральную программу, а моя "Загогулина" ляжет в основу серии лучших книг для подростков.
Летом Елена и Юля уехали в Одессу.
На осенней книжной ярмарке Елена сняла павильон – поскольку книг не было, на полках выставили пустые корешки, а посередке – она заказала бассейн, где плескался живой крокодил.
К Новому году в "Книжном обозрении" напечатали заметку, что моя книга вышла, тираж распродан, а мне и Коле присудили большую денежную премию.
Уже окончательно сбитая с толку, я позвонила Юле. Она ответила:
– Ерунда! Обычная газетная утка.
И добавила:
– Не панихидничать! Жизнь продолжается.
Ну да, да, конечно, надо чуточку подождать, иметь терпение.
И не было этому ожиданию ни конца ни края.
Хорошо, я уже знала, что существуют периоды времени, когда люди и вещи имеют смутные, почти прозрачные очертания, словно в дремоте, а формы выходят за собственные пределы, тают в паутине и дымке, всё истребляется какими-то неясными стихиями, причем это объективная реальность, недаром в доме напротив кто-то скотчем прилепил под окном листок с надписью:
"Город, где никто и никогда".
А чтобы не замыкаться на мысли или желании, надо смотреть на звезды и необъятные дали. Мир мерцает как майский жук. А пока на дворе безжизненная погодка, напоминающая конец света, – можно вырезать из календаря репродукцию Пиросмани "Медведь на суку в лунном свете" – ее хорошо считать видом из окна, но этот эффект возможен только ночью.
Юрик говорит:
– Ты последний романтик на этой Земле.
Да, я многое идеализирую или придумываю сама себе. Например, мне всегда казалось, у нас на конечной станции метро, когда поезд останавливается и пассажиры покидают вагоны, к машинисту подходит коллега и горячо пожимает ему руку. Много лет мне нравилась эта добрая традиция. И вдруг я увидела, что просто один другому передает железный гаечный ключ.
– Может, я чего-то не понял, – спрашивал Юрик. – Когда они собираются издать твою книжку?
– Что слышно от учительницы? – живо интересовался папа.
Знакомые писатели, прослышав о моем издательском взлете, просили их тоже пристроить к Елене. А в Доме литераторов ко мне подрулил и вовсе незнакомый пожилой человек, бедно одетый, в ветхом твидовом пиджаке и в снегоходах:
– Меня зовут Израиль Аркадьевич. Я намного старше вас, поэтому я так представляюсь. Странно было бы, если бы вы звали меня просто Израиль, – сказал он. – Я хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы ознакомиться с этой рукописью с целью посодействовать в публикации? – и протягивает истрепанные пожелтевшие листы. – Она посвящена жизни и творчеству…
Повисла пауза.
– Не волнуйтесь, – говорю я. – У меня тоже так бывает – вылетит что-то из головы, и никак не вспомнишь. Особенно имена.
Общими усилиями выясняется, что речь идет о Булгарине.
Всё трещало по швам, такое уныние на меня нашло! Я начала терять самообладание. Тут звонит моя мама.
– Ты знаешь, – она говорит, – а за Богородицей пришел сам Христос!
– Когда? – я испуганно спрашиваю.
– Когда настала пора.
– И что?
– …Как-то я боюсь, – сказала она, понизив голос, – чтобы всё это не оказалось выдумкой.
Жизнь представала передо мной во всей своей первозданной бессвязности. Я спускалась в метро и мчалась опять куда-то
