Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

тебя во время отъездов в Лондон. Жить ты там не сможешь, ты не был там счастлив — это я понял из твоих писем, с каждым разом они становились все короче. И я тебя не виню. Чтобы полюбить столь большой город, город, который способен тебя поглотить, нужен особый склад, а ты, мой мальчик, совсем не такой. Но то, что я предлагаю, было бы идеально, согласен? У тебя всегда будет источник дохода, а мне всегда будет куда приехать в гости! И это не говоря о том, что магазин останется в семье, чем я, конечно, гордиться не должен, но все же горжусь. — Он тепло улыбнулся Уильяму. — Ну, что скажешь?

Уильям посмотрел на дядю, на его горящие гордостью глаза, на исходящее от него душевное тепло. И в этот миг он сломался. Как он мог лгать ему? Человеку, который приютил его, который всегда желал ему только добра, который без конца отдавал и никогда не просил ничего взамен? Как он мог все эти месяцы лгать ему прямо в лицо? Что же он после этого за человек?

«Ужасный человек», — откликнулся голос в его голове, и Уильяму оставалось только с ним согласиться. На глаза навернулись слезы — слезы грусти и вины, отчаяния и стыда — и покатились вниз по щекам, впитавшись в мятую ткань воротника.

— Я соврал тебе, — сказал он тихим, сдавленным от слез голосом. — Все это время я врал тебе, дядя.

И он все ему рассказал.

Как он приехал в Лондон и почувствовал себя там не просто маленьким, а ничтожным. Как потратил уйму денег на комнату в Сохо, где по ночам было слышно, как в вентиляции шуршат крысы. Как снова и снова ходил в модные издательства по всему Лондону — от Стрэнда до Карнаби-стрит, от Холборна до Севен-Дайлз[12] — и как его провожали оттуда одними колкостями. Как яркое пламя, которое он лелеял в груди, начало меркнуть и затухать, а потом и вовсе угасло. Как он прокрался на поезд на Кингс-Кросс и почти всю дорогу до Йорка просидел в тесном вонючем туалете в страхе, что контролер найдет его и вышвырнет из поезда где-нибудь перед Донкастером. Как, вернувшись домой, он сочинил эту ложь и как все держалось на ней несколько месяцев — пока не рухнуло. Пока Джек не попросил одолжить денег, которых у него не было. Пока гордость не заставила его сказать «да».

— Вот почему я не могу принять руководство магазином. Я задолжал человеку, который мне ноги переломает, если я просрочу платеж. А я даже процент ему выплатить не могу, не то что вернуть десять фунтов долга. Живу я в подвале — таком сыром, что на ночь там можно оставлять у стены кружку, а наутро тебе будет вода для умывания. Я неудачник, дядя. Я обманщик. И я не заслуживаю того, чтобы перенять дело всей твоей жизни, дело всей жизни твоего отца. Я не твой сын, не твоя ответственность, и все это… — Он обхватил себя руками, словно надеясь, что если сожмется достаточно сильно, то просто исчезнет. — Мои проблемы — это не твоя забота.

Дядя Говард, лицо которого по мере рассказа Уильяма становилось все бледнее и бледнее, слушал молча. Уильям не хотел поднимать глаз, не хотел на него смотреть, но заставил себя — чтобы увидеть боль на лице дяди, боль, которую причинил он сам, — и заметил лишь печаль, увидел собственные слезы, как в зеркале, покатившиеся по щекам дяди, в тот миг, когда тот притянул его к себе и крепко-крепко обнял.

— Мальчик мой, почему, как ты думаешь, это место зовется «Лавкой Мортона», а не «Книжной лавкой фонарщика»? В этой семье ты не первый, кто захотел стать кем-то другим, чем есть на самом деле, не первый, у кого возникло желание рассказать людям другую историю. Но знай вот что: ты мой сын, Уильям. Всегда им был и всегда им будешь, и никогда даже не думай иначе. Не смей думать иначе.

Он сжал его так сильно, что Уильям почувствовал, как из его легких вырвался воздух, а затем сделал шаг назад и спросил:

— А теперь скажи мне: кому ты задолжал денег и сколько?

В животе у Уильяма тревожно екнуло.

— Это не твой долг. Ты не можешь его оплатить.

— Могу и оплачу, — ответил дядя Говард. — Книжный переживет. Сколько ты должен?

— Я выплатил проценты за первый месяц, — тихо сказал Уильям. — Но должен еще. Изначальный долг был десять фунтов.

Дядя Говард стиснул зубы:

— Хорошо. И где найти этого человека?

— У него контора на Норт-стрит, — ответил Уильям.

— Тогда пойдем сейчас же, — сказал дядя. — Со всей суммой. И ты забудешь это как страшный сон.

Уильям посмотрел на дядю. В его взгляде читалась свирепая решительность.

— Не нужно этого делать.

— Конечно нужно, — ответил дядя, ласково положив руку ему на плечо. — Мы с тобой семья, а в семье друг другу помогают. Семья рядом и в горе и в радости. Ты понимаешь?

Уильям кивнул.

— Понимаю, — сказал он.

— Хорошо, — произнес дядя Говард. — Тогда отведи меня к этому человеку.

Открыв дверь, тетушка Клара заглянула Эвелин за плечо, словно ожидая с ней кого-то увидеть, а затем проводила ее внутрь.

— Маменька еще в городе, — сказала Эвелин. Ее голос прозвучал как-то пусто, но ей уже было все равно. — Она осталась посмотреть шляпки.

— Я не твою мать высматривала, — ответила тетушка Клара, закрывая дверь и помогая Эвелин отколоть шляпку. — Заходил некий молодой человек, искал тебя. И у меня возникло чувство, что он останется тебя ждать.

Эвелин замерла с протянутыми к вешалке руками.

— Как его звали?

— Уильям Мортон.

Эвелин спешно набросила шляпку на вешалку.

— Чего он хотел? Он передал что-нибудь? Он расстроился, что я не написала ему? Поэтому он пришел.

Уголки губ тетушки Клары поползли вверх.

— Знаешь, Сесилии он бы очень не понравился. Красавец без каких-либо перспектив — худший кошмар любой матери.

— У Уильяма очень даже есть перспективы, — возразила Эвелин. — Его скоро… — Она хотела было сказать «опубликуют», но осеклась. Возможно, не опубликуют. Если слова Натаниэля правда, значит, Уильям от этого очень далек. Но это не подразумевает, что он ничего не стоит. — Он книготорговец, — закончила она. — И весьма хорош в своем деле. К тому же работает он в магазине своего дяди — одном из прекраснейших книжных магазинов во всем Йорке. И пусть бы он даже не был книготорговцем, пусть он был бы хоть бродягой на улице — он все равно был бы добрым, верным, терпеливым, когда нужно, и… просто хорошим человеком. Уильям — хороший человек.

В глазах