Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Живи, Тишка, расстреливать нас пока не будут, мост заставят возводить, — толкнул друга в бок Виктор. — Его наши взорвали…
— А почему немцы сами не могут? У них столько техники… И какой!.. Заметил, как тихо урчат их автомобили? Не то что наши — во всю выхлопную трубу орут… И легковушки чуть земли не касаются, когда едут… Видел?
— Да, видел, видел! — ответил Виктор и добавил с видом знатока: — В этом и есть их Ахиллесова пята…
— Как? — не понял Тихон.
— А так… Не для наших дорог они сделаны… Для асфальта!.. Осенью узнают, почем фунт лиха, или даже летом, когда дождь наш чернозем намочит, — довольный своим открытием засмеялся он. — Это им не по каким-нибудь парижам кататься… По уши завязнут!
Действительно, немцы согнали молодежь села к реке, чтобы их руками навести взорванный мост. Речка не широкая, однако через нее вброд всю технику не перетянешь, даже танки захлебнутся в грязи. Под окрики фашистов «орбайтен» работа на берегу закипела. Восстанавливали мост голыми руками нагорновцев. Теперь и Виктор, как прежде Тихон, удивлялся: елки-палки, техникой в два счета можно было бы перекинуть мост через этот, по-существу, ручей или оккупантам спешить некуда? От церкви, с самого высокого места села, вдруг грянул выстрел. Били из гаубицы по шоссе, убегающему темной извилистой полосой в направлении Алексеевки. Там, на шоссе, немцы увидели медленно движущийся грузовик и открыли по нему огонь. «Значит, в Алексевке еще наши», — подумал Виктор и хотел поделиться этим наблюдением с Митькой, который только что притащил с другими ребятами толстое бревно и теперь подолом рубахи вытирал вспотевшее лицо, но не успел. В небе появились два самолета с красными звездами на крыльях. Со всех сторон на них затявкали зенитки, заволакивая небо белыми клочками дыма от разорвавшихся снарядов, взахлеб затарахтели пулеметы. Немецкие солдаты врассыпную разбежались от строящегося моста, попадали на землю где кто мог, направив в сторону молодежи стволы автоматов. Самолеты сделали круг над речкой, но сбрасывать бомбы не стали и улетели.
— Ты уловил? — толкнул Виктор Тихона. — Фашисты и есть фашисты, сволочи, в штаны наложили, разбежались, нас под бомбы подставили… Теперь мне понятно, почему они именно нас заставляют восстанавливать мост…
— Почему? — повернул к другу побледневшее лицо Тихон.
— Если б его строили сами немцы, наши летчики всыпали бы им по самое, а нас бомбить не стали… Гитлеровцы это знают и прикрываются нами — дикость, варварство…
— Что-что гитлеровцы? — не расслышал Оська.
— А ничего! — буркнул Виктор, хотел уже отвернуться, но вдруг подумал: не зря этот тип допытывается, и стал, как умел, объяснять: — «Гитлеровцы» в нашем понимании… Это слово имеет отрицательное значение, а для немцев это — вовсе не ругательное понятие, а такое, как прежде для нас было, например, «сталинцы»…
— А-а, — протянул Оська, — это верно… Про сталинцев теперь надо забыть, были да сплыли, туда им и дорога!..
Мост построили, и нагорновцев, к их несказанной радости, распустили по домам.
Но не было радости у Власьевны. Когда над селом появились советские самолеты, немцы засуетились и стали маскировать свою технику. Они принялись беспощадно вырубать ее сад. Под топорами и пилами падали вишни, а толстые стволы яблонь солдаты не трогали, только с треском обламывали гибкие ветки прямо с еще не поспевшими, но уже начавшими румяниться под солнечными лучами яблоками. Оккупанты срывали их с упавших на землю веток и, хрустя, с удовольствием жевали. Власьевна, скинув с себя тряпье, убедившись, что солдаты на нее не зарятся, пыталась подхватить каждую вишню, падавшую, словно сраженный воин в бою на свою горькую землю.
— Ироды! — причитала она. — Ироды! Пожалели бы сад!..
Солдаты громко смеялись, грубо отталкивали ее, говорили ей о чем-то по-своему, очень часто повторяя незнакомое слово: «шиссен». Они рвали уже покрасневшие ягоды, кидали их в рот. Один из солдат выплюнул косточку на Власьевну. Это понравилось другому, третьему. Вскоре все стали выстреливать в хозяйку сада косточками. Но когда силой рта до цели не дотягивались, стали выплевывать косточки в руки и с еще пущим смехом метить в старуху.
— Ироды! — уклонялась от обстрела Власьевна.
Она сидела под забором сада и плакала, вытирая завеской слезы на морщинистых щеках.
— Ограбили совсем, — жаловалась она соседям. — Страшно было глядеть, как они валили мои вишенки…
— И все бесплатно? — издевался Митька.
— Какое там!.. Обещали какую-то шиссу, но и ее не дали, ироды, — стонала Власьевна.
— Эх, ты, тьма тьмущая! — хохотал Митька. — «Шиссен» по-немецки «стрелять»… Они угрожали тебе: не суйся, бабка, не то расстреляем…
Власьевна хваталась за голову.
— Ах, Господи, Царица Небесная, упаси и сохрани!
— Что, бабуля, испугалась, что сделают тебе шиссен? — продолжал издеваться над старухой Митька, без зла, а просто так, ради шутки. — Зря! И так уж все небо над тобой закопчено, столько лет ты его коптишь!.. Пора уж и… — махнул он рукой вверх.
— Пора, — соглашалась Власьевна, — да все некогда: за садом глядеть некому… Умри я, так вы, ироды, быстро все обтрусите — ни одного яблочка не оставите…
— А зачем тебе яблочки в гробу?
— Ни к чему, но все-таки, — вздохнула Власьевна, которая и сама не понимала, зачем ей понадобятся яблоки в таком положении.
— А ты мне червивого яблока не дала, жадина-говядина! — упрекал ее Митька. — Кому все досталось? Мне горсть вишен пожалела, берегла их для оккупантов… А это, Власьевна, пахнет уже предательством!.. Вот наши возвратятся — припомнят они тебе этот враждебный по отношению ко мне факт! — он делал серьезное лицо и хмурил светло-рыжие брови.
После того как уехали немцы, срубленные вишни еще некоторое время лежали посреди улицы, пока, сокрушаясь и причитая, Власьевна не перенесла их к забору сада. Они были для нее как погибшие дети. Она ласково гладила их, еще свежие и пахнущие сладким соком, целовала почерневшими губами увядающие, беспомощно обвисшие с веток зеленые листочки.
Возвращаясь домой после восстановления моста, Виктор увидел возле своей хаты толпившихся соседей и среди них двух немцев на мотоцикле с коляской. Один из них был солдат с автоматом в руках, а другой — все тот же офицер в черном мундире, но почему-то с одним лишь погоном на правом плече, на руке — широкая красная повязка со свастикой. Да, это был тот гитлеровец, что тыкал в хранилище пальцем в молодых и здоровых нагорновцев и гнал на ремонт моста. Потом уж Виктор узнал, что в такой форме
