Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

– Пойдемте, – сказал он. – Покажу палатку, вещи кинем.

Я заметила, что между ним и Ларисой проскочила недобрая искра, но особого значения не придала. Уж чего-чего, а искрила Лариса регулярно, по поводу и без.

Пока мы шли к палаточному лагерю, Скворцов излагал свое ви`дение оформления фестиваля.

– Эх, деятели! – говорил он. – Поставили бы вышки, часовых, пулеметы, прожекторы. Вохру нарядить. Собачек с контрольно-следовой… Психов выпустить для повышения градуса шоу.

– Не надо про повышение градуса, – простонала Лариса.

– Каких психов? – Я сделала стойку.

– Собачки… – протянула Лиза.

– Натуральных. – Скворцов уловил мою вопросительную интонацию. – Здесь, метров триста от музея, есть одно интересное заведение… для небуйных неизлечимых.

Мне забрезжила какая-то ассоциация из «Отягощенных злом», но какая – я не разобрала. Мозги натурально плавились, а красивый плетеный хайратник от солнца не спасал.

Я так и не переспала со Скворцовым, пока Лариса неделю моталась с Колчимом по лесам, как бы собирая травы. Намерение было, честно, но во мне с какого-то момента включился психолог, и все остальное упало.

– Мы поговорим сегодня? – Локоть оплели пальцы Лизы.

Я кивнула, понимая, что вру.

Палатка Скворцова стояла в дальнем конце лагеря. Рядом ивняк и угадывающаяся за ним река, рядом – обещанный вигвам ролевых индейцев.

– Легко найти. – Скворцов сгрузил поклажу и принялся расстегивать клапан. – На типуху ориентируйтесь, и все.

– Какую типуху?

– Что? А-а-а, понял, сорри. На чум этот… вигвам. У наших панков лет пятнадцать назад был такой же. Они его «типи» называли. Типи – типуха, вот так как-то[114].

– Эй, приве-ет! – От чума (чукотская версия мне понравилась) к нам шел абориген. Приглядевшись, я опознала Мишу со второго курса, недавно присоединившегося к хиппи-теме. –  А вы знаете, что на рок-сцене сейчас Элька будет с группой? Бежим?

И мы побежали, оставив Скворцова на хозяйстве.

Ну что я могу сказать.

Эля играла хорошо. Группа у меня никаких эмоций не вызвала. Я от нечего делать любовалась, как на скошенном заливном лугу на фоне розовеющего неба двое весьма юных готов, мальчик и девочка, играют в бадминтон.

Вечером, кстати, ожидался «Норд-Ост»[115]. Не весь мюзикл, но главные партии. Вроде как даже Иващенко тут.

Выступление закончилось.

Я протолкалась к сцене, поймала Элю, узнала, что она с командой сегодня еще несколько раз работает, мы поболтали, пока я провожала ее до оргкомитета, обнялись, и я пошла просто бродить, стараясь понять, почувствовать место. Моего прапра- не помню кого раскулачивали трижды. Он опять обустраивался, поднимал хозяйство – и по новой. Сгинул в Сибири или дожил свой век спокойно, никто не знает. Еще один предок умер на этапе в тридцать восьмом. Ничего уникального, в нашем кандальном крае почти в каждой семье такие истории. Некоторые еще с петровских времен.

Солнце клонилось, но жара не спадала. Я дошла до палатки, надела купальник и камуфляжные шорты. Ботинки решила оставить, бродить в босоножках по скошенной осоке не рискнула. Вылезая, увидела приближающуюся Лизу, и она тоже увидела меня. Я внутренне подобралась, ожидая разговора, но Лиза молча потащила меня на индейскую территорию.

* * *

Я рванула брезентовый полог и прямо так, через низ, выкатилась наружу, по счастью с той стороны вигвама, которая была обращена к кустам. Извернулась, натягивая шорты, и откинулась головой в прохладную траву. Обе половинки купальника остались внутри. Нет, стоп! Верх должен быть в кармане.

Еще там, наверное, осталась Лиза, но это меня сейчас не колебало. Когда она подтащила меня к типи, лезть туда я точно не собиралась. Если на улице такая парилка, внутри вообще газенваген[116]. Я думала просто заглянуть, но, когда Лиза откинула треугольный полог, оттуда высунулось бородатое лицо с двумя зажатыми между губ дымящимися папиросами. Губы растянулись к ушам, из темноты вынырнули по-обезьяньи длинные руки.

– Паровоз, сестра! – Одна рука подхватила и развернула косяки гильзами наружу, другая схватила меня за затылок и притянула. В рот ударила струя горького конопляного дыма. Я умела паровоз. В тот единственный раз, когда я пробовала траву, мне все объяснили и показали. Я сдержала кашель и в следующий момент была уже в чуме. Здесь царила «флора» – не наша пастеризованная игра-имитация «Флора», а та, настоящая, из романа.

Сначала я почувствовала, что меня стискивают со всех сторон человеческие тела. Но жары и духоты при этом, как ни странно, не ощущала – может, из-за конопли, может, оттого, что здешняя атмосфера была просто за пределами. Гремели тамтамы, в смысле бонги и джамбеи[117], надрывалась в каком-то безумном фламенко гитара. В центре устремлял языки пламени к дыре дымохода костер. Люди изгибались и плавились, то ли под музыку, то ли копируя, повторяя извивы пламени. Сзади кто-то дернул меня за завязки купальника, и, чтобы не потерять, пришлось содрать с шеи бесполезную тряпку. До меня только сейчас дошло, что ни на ком вокруг одежды нет совсем. Мелькнуло лицо Лизы, потом, прямо перед костром – вся она, с маленькой подростковой грудью и бесстыдно выпяченными наружу половыми губами.

Трусов, поскольку они на завязках, как и верх купальника, на мне тоже уже не было, шорты застряли на середине бедер, я даже не заметила, кто и когда успел. Как я содрала их и стиснула в кулаке – только упасть сейчас не хватало! – равно как и подробностей дальнейшего, помнить не хотелось. Ощущение губ, рук, ягодиц, грудей, горячих возбужденных членов слилось, смешалось в пустой белый шум без смысла, без вожделения, без вообще чего-то человеческого. Все растворилось в нем без остатка. Потом я впервые в жизни кончила.

И вот я лежу в прохладной осоке и думаю: нет, никакая это не «флора», это… «хищные вещи», это «дрожка»[118].

Мне не хотелось быть добычей хищных вещей. Мне не понравилось быть «флорой» в этом ее натуральном виде. Мне не было стыдно за то, что я позволила сделать с собой. Хиппи, фрилав, эксперимент, психология, проверить на себе – это нормально. А за кайф (я наконец-то нашла правильное слово в мысленном словарике) стыдно почему-то было. Почему-то только за кайф. Что-то нечестное было в нем. Как-то все должно быть не так.

Со сцены, затихавшей на перерыв, донеслось вдруг: «Комбат-батяня, батяня-комбат!» Я выгнулась дугой и изо всех легких завыла на одной фальшивой, режущей ноте.

Справиться с завязками получилось с четвертой попытки. Я поднялась, пошатнулась и пошла к реке. У индейского обеденного костра сосредоточенная Лариса расписывала растительным орнаментом сидящую топлес Настю. На меня она демонстративно не обратила внимания, а может, и