Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Надеяться, что у воды никого не окажется, было глупо. Но ноги, видать, выбрали верную тропинку. Она не нырнула вниз сразу, извернулась и пошла петлять по зеленке все дальше и дальше от звуков фестиваля, выкатившись на пляж только у какой-то укромной излучины. Я содрала шорты, ботинки, протанцевала по мелкой колючей гальке, плюхнулась в воду и тут увидела сидящую в тени ив компанию.

Там были Скворцов и еще пять или шесть человек, обликом и возрастом похожих на Скворцова, рассевшиеся кто на полуутонувших в гальке туристических стульях, кто прямо так. Меня – этакую рыбу без трусов[119] – они не заметили не потому, что не могли. Как раз могли, я видела обращенные в мою сторону глаза, но они смотрели сквозь. Блям! Медленно, как в зависающем видео, поплыла нота настраиваемой гитары. Бля-ам! Рука сидящего спиной ко мне мужика в тельняшке медленно потянулась к водочной бутылке, так же медленно описала наклоненный круг, разливая. Блям!

Этот звук будто включил остальные, но я не могла разобрать ни слова из их буксующей речи. «Ош-шо шулпатель… бэ-йа…» – что-то примерно такое слышалось. Мужики замедленно синхронно выпили, и по кругу пошла банка с солениями. Ярко-красные, как в рекламе, помидоры, интенсивно-зеленые огурцы, желтые патиссоны.

Вода была холоднее, чем мне показалось сначала, но дрожала я не от этого. Включенные налобные фонарики на голове сидящих не казались элементами странной игры. Они вообще не были игрой. Фонарики включили потому, что компании было темно, хотя до окончательного заката оставалось несколько часов.

Блям! У ног рыжего мужика в рыбацком жилете встряхнулась, поднимая голову, большая пегая, а показалось – седая собака. Зевнула, посмотрела на меня мудрыми глазами и улеглась обратно.

Кто-то тронул меня за плечо. Я открыла глаза – надо мною наклонялась Лариса, прижимая к губам палец. По скатам палатки бродили огни прожекторов сцены.

Рядом неподвижно и почти бездыханно спал Скворцов.

* * *

– Надо в одно место, мне рассказали, – сообщила Лариса, когда фестиваль остался позади.

Дорога все круче забирала вверх.

– Ты Лизу не видела?

– Да в палатке она. Спряталась под спальник и притворяется, что дрыхнет. Как думаешь, пока мы ходим, Скворцов ее выебет? Надо его пристраивать, я ведь умру скоро.

– Прекрати, а… – Идти мне не хотелось.

– Не понравилась групповушка?

– Ну-у… – Подмывало назло ей ответить утвердительно, в смысле понравилась, еще как… Про «хищные вещи» я рассказывать не стала.

Еще я с удивлением обнаружила в голосе Ларисы новые, непонятные нотки. Это не была ее обычная ревнивая зависть, ярость и прочее из списка. Это было… Как будто она впервые в жизни чего-то не смогла, сама отступила, уступила первенство… Нет. Не то. Как будто мир, всегда согласный и послушный, вдруг отказался подчиняться, вырвал из рук вожжи. Кстати, прежде она не материлась. Никогда.

Мы поднимались в гору. Я искала правильные слова. Отсюда уже были видны и вся фестивальная поляна, и заведение для небуйных, и петляющая меж лугов и зарослей ивняка лента реки. А впереди возвышался из груды диких камней крест из старых, насквозь пропитанных черным дегтем железнодорожных шпал. Посередине – пустая рамочка, в такую обычно вставляют фотографию или икону. Да, икона – это более вероятно.

– Здесь можно молиться кому угодно. – Лариса была взволнована. – Это ведь должно что-то значить, – сказала она. – А я умру. Уверена.

Я промолчала. Потакать клиенту, находящемуся во власти сверхидеи, – худшее, что может сделать психолог. Не поддерживать подругу… Тут понятно. С дружбой у девочек вообще сложно. Это такая ядовитая смесь любви, ярости, ревности, зависти, злобы и самопожертвования, что ни в сказке сказать…

Я банальности говорю, в смысле думаю. Так вселенная почти вся состоит из банальностей. Но мы же не страдаем от того, что дышим, причесываемся (вот с этим не так однозначно), едим, ходим, чихаем и тому подобное, а ведь этого в жизни куда больше, чем всего, на что мы обращаем внимание.

Но вот крест, вот Лариса перед ним, и это уже не банальность ни в коем случае. Я не вижу, не чувствую сейчас в ней обычного эпатажа, и потащила она меня с собой не из желания покрасоваться. Она пришла со своей потаенной целью. А меня взяла за компанию, как в туалет в школьном лагере. Прости господи за такое сравнение! Она действительно ждет смерти. А то, как мы искрим друг об друга, – смотри выше.

Я отвела глаза и только сейчас обратила внимание на невысокую березу, увешанную разноцветными ленточками. Как-то сразу было понятно, что она настоящая, не часть фестивального декора. Жаль, что у меня нет ленточки, тоже повязать.

Я крещеная, я ношу нательный крестик, я правнучка священника. Только и крови язычников во мне не меньше.

И вот дорога снова ведет вниз. Как много травы. Трава седеет и клонится от выпавшей к ночи росы. У креста мы пробыли долго. Я не знаю, кому и о чем молилась Лариса.

Я молилась не за себя.

* * *

Скворцов по-турецки сидел перед палаткой. Со сцены доносились немелодичные звуки. Организаторы решили порадовать фестиваль ночным концертом в стиле нойз.

– Спит?

– Спит.

– Ты ее…

– Укрыл еще одним спальником. Мне все равно не нужен.

Я залезла в палатку, отползла в свой угол. Закрыла глаза, не спать, а просто отгородиться от мира. От собственных мыслей, если бы они были. От дурацкого фестиваля.

Как же меня заебало… Мысленная матерщина оказалась удивительно к месту… Заебало меня копаться в себе, в других. Искать смыслы. Не находить, выдумывать, играть.

Рядом со мной происходили какие-то шумы, шевеления, звуки поцелуев, тишина. Затем ровное дыхание спящей Ларисы и треск открываемой молнии. Я развернулась, выползла наружу и сразу увидела Скворцова. Он стоял в двух шагах от палатки и задумчиво мочился в траву. Это было так трогательно и интимно, что я засмотрелась, не ощущая никакой неловкости.

Все вдруг встало на свои места. Отстали, отцепились от меня и предательство Яши, и картонное «хорошо» Димы, и Лиза, которая ни в чем не виновата, просто она такая, какая есть.

Осталась Лариса. Теперь я чувствовала себя ее младшей сестрой в паре сиамских близнецов, если бы это было возможно. Когда-нибудь мы тоже разделимся, и будет шрам. Но эту мысль можно подумать завтра или через сто тысяч лет, а сегодня на меня что-то снизошло – не озарение, которое всегда взрыв, фейерверк. Тихое, спокойное просветление буддистов.

Я поняла, что сегодняшнее, точнее, уже вчерашнее… – ну, не знаю, как это правильно назвать, – в общем, то,