Это - Фай Гогс

Ее нельзя было назвать очень высокой, но благодаря осанке профессиональной танцовщицы она казалась выше своего спутника. Проходя мимо вышибалы, она явно нарочно толкнула его бедром. Растерянное выражение мускулистого лица окончательно убедило меня, что все наши усилия того стоили. Две с половиной секунды спустя мой «Кадди» уже стоял прямо напротив входа, перекрывая половину Парк Авеню. Крепыш не успел принять оборонительную стойку, и я, бросив парковщику ключ, вошел в переполненный клуб.

Парочка маячила в мареве от разгоряченных тел шагах в десяти от меня, но тут случилась вторая странность за эту богатую событиями ночь: я отвлекся, чтобы пощекотать за ушком знакомую официантку, а когда поднял глаза, то понял, что упустил их.

Раздосадованный, я стал кружить по многоуровневому залу, отодвигая со своего пути любителей ночных увеселений, но ни Червяка, ни его рыжей милашки найти так и не сумел.

«Признай поражение – и победишь», – так изящно поверенный описывал одну редкую тактику, суть которой заключалась в том, чтобы просто-напросто перестать заниматься какой-нибудь бессмысленной гадостью. Я остановился прямо посредине танцпола, чтобы наметить себе путь к выходу между извивающимися демоницами (мне до сих пор не удалось избавиться от привычки все тщательно планировать) – и вдруг увидел ее. Ни на кого не глядя, она в одиночестве стояла прямо передо мною, плавно покачиваясь в такт музыке. Эта детка была не просто хороша, нет. Она была поразительно, безоговорочно прекрасна!

Только год спустя я, умелец докапываться до истинной подноготной любых своих суждений, сумел понять, что хотя каждая ее черта и по-отдельности, и все вместе казались чуть ли не до скуки безупречными, но по-настоящему потрясающей ее делало то, насколько свободно в ней сочетались абсолютно несочетаемые вещи. Так, например, она, несомненно, обладала какой-то невероятно дикой, шокирующей порочностью. В этой порочности не было ничего аффектированного или показного – уже одно это отличало рыжую бесовку от ее товарок-стриптизерш. И вместе с тем, с ее красивой мордашки не сходило столь же непритворное выражение ангельской кротости и обворожительного целомудрия! Оно казалось мне одинаково наивным и искушённым, покорным и надменным, сочувствующим и ироничным, проникновенным и отчужденным.

Несмотря на внешнюю хрупкость, ее изумительно пропорциональное тело было наполнено силой, которая делала ее то безудержно агрессивной, то эйфорически податливой и мягкой. Эта сила не мешала ей необыкновенно легко держаться на ногах. Вдобавок, когда Фло сама того хотела, она вдруг становилась дурашливой и взбалмошной. В такие моменты она словно была готова вспорхнуть на самую высокую и тонкую ветку какого-нибудь дерева и остаться там, корча мне сверху уморительные рожицы.

Только после расставания с ней я осознал, что именно заставляло меня раньше искать новых любовных приключений: из-за отсутствия подобной легкости в остальных моих цыпочках отношения с ними быстро начинали тяготить меня и навевали тоскливые мысли об изгаженном собачьей шерстью диване, ораве язвительной мелкоты и воскресных набегах на базары с халявной пиццей.

Но все это было впереди, а прямо сейчас она стояла напротив, плавно покачивая бедрами, и все самое желанное в этом волшебном мире перестало для меня хоть что-нибудь значить! Когда она впервые взглянула мне в глаза, я понял, что пропал окончательно. «Я тебя выбрала», – вот что сказал мне ее взгляд, сразу же развеяв иллюзию свободы моего собственного выбора.

Я направился к ней, еще не понимая, что собираюсь сделать, когда преодолею эти пять шагов. Где-то на полпути передо мною мелькнула сутулая тень, и мощный толчок в грудь отбросил меня на прежние позиции. Передо мной стоял Червяк, широко расправив свои узкие плечи. «Осади-ка назад, Скользкий», – удалось мне прочесть по его губам.

Я ласково улыбнулся в ответ. Поговаривали, что Майки был как никто хорош в умении обращаться с маленькими, незаметными под одеждой пистолетами двадцать второго калибра, а его семья – в устранении досадных последствий этого умения; однако я сильно сомневался, что даже с лицензией охранника в бумажнике, какие имелись у нас всех, он решился бы пронести огнестрельное оружие в клуб, который крышевал сам Костанцо Соле по кличке «Ноготь».

Червяк находился в моей полной власти, но едва ли знал об этом. Мне еще не приходилось видеть кого-то столь не похожего на самого себя полугодичной давности. Я сразу понял, что мне повезло воочию наблюдать за финальной стадией болезни, которую сам только что подцепил!

Предостережение запоздало, потому что мне уже было все равно. Я сделал шаг, готовый снести хлипкую преграду между мною и тем, что должно было стать моим, но вдруг остановился. Остановил меня ее взгляд, выразительный и быстрый, как удар стилетом. Это было спокойное, твердое и однозначное: «Не сейчас».

Ручаюсь, что во всем Нью-Йорке тогда не нашлось бы никого счастливее меня! Только что она дала мне знать, что готова поделиться со мной своим планом; мне оставалось только выполнить его. Я молча повернулся и вышел из клуба. Получив машину, я встал так, чтобы видеть вход. Я был сосредоточен и опустошен.

Просидев там около часа, я вдруг понял, что в клубе их уже нет. Это «нет» не имело ничего общего с «возможно» или «мне кажется», и было даже чем-то большим, чем просто: «я уверен». В уме возникло кристально-ясное изображение моста Куинсборо. Я поехал туда, ни секунды не сомневаясь: мне будет понятно, что делать дальше, как только я там окажусь.

«Датч Киллз», – тихо произнес голос, когда я проезжал над Рузвельт Айлендом. Это прозвучало настолько отчетливо, что мне едва удалось подавить желание обернуться. На пересечении Двадцать первой с Тридцать седьмой у меня перед глазами появилось ее лицо, освещенное адским заревом, и я бросил машину в поворот, почти не снижая скорости. Проклятия переходившей улицу кучки гуляк, которым чудом повезло не попасть под колеса, еще какое-то время неслись мне вслед, отражаясь от мертвых фасадов. Миновав три квартала, я увидел черный «Корвет» Майки, стоявший рядом с одним из тех отелей с почасовой оплатой, где плети, наручники и кляпы входят в стандартное комнатное убранство.

Задернутые шторы окна на третьем этаже тускло рдели багровым, и я понял, что мне туда. Проехав еще квартал, я спрятал машину в проулке, прикрутил к «Беретте» глушитель, надел бейсболку, прикрывающую мое лицо от камер, и вернулся обратно. Незаметно подняться наверх мне помогла пожарная лестница.

Я прошел по коридору до двери с цифрой «33» и прислушался. Оттуда доносились звуки, очень похожие на всхлипы или причитания. Что бы там