Стажер - Лазарь Викторович Карелин
14
Александр Александрович долго еще катал Ксюшу по городу. Он не решался ее оставить одну. Она была пьяна, и она бы непременно еще добавила, предоставь только ей свободу. И начала бы чудить. Пьяная, она не знала удержу. А как раз удерж-то и был сейчас необходим. Развалилась бабенка, распустила нервы, запаниковала. И, ясное дело, поскорее б напиться, чтобы ни о чем не думать. Есть люди, которые, когда надо думать, когда нет ничего важнее трезвой головы, наоборот, спасаются от мыслей, бегут от них, любыми средствами загоняя себя в безмыслие. Это и есть паника? Она самая. Паника, малодушие, трусость.
Он знал Ксюшу давно. Не всегда была такой. Он помнил ее азартной, но и расчетливой, и с ясной всегда головой. Маленькая женщина с мужской хваткой. Пробивная, острая на язык, неунывающая.
Уже не вспомнить, как они познакомились, как стали партнерами. Рыбак рыбака… Ее ничему не надо было учить. Кто-то ее уже до него обучил. А может, и не было никакого учителя, если не считать за учителя саму жизнь. Человек сам выучивается тому, к чему у него лежит душа. А вот почему у одного к одному лежит душа, а у другого к другому, вот это — загадка.
Они стали партнерами, и даже близость у них возникла, что-то вроде романа. Именно что вроде. Такие романы лучше всего. Между делом, от скуки, так сказать, по-свойски. Такие романы ничем не грозят при завершении. Ни упреков никаких, ни слез, ни вражды. Напротив, только больше доверия друг другу, а доверие в их делах важнее всего. Они остались друзьями. Он умел сохранять дружеские отношения с женщинами, с которыми был близок, но с которыми развела жизнь. Он гордился этим своим умением. Он умел ладить с людьми. Это был драгоценный дар в нем. Жизнь показала, что нет цены такому дару. Он любил помогать людям, ну, просто любил помогать людям. Никто не скажет, что это не так. Скольких он вытащил! И устраивал на работу, и помогал советом, помогал деньгами. По всему городу, по всей Москве рассыпаны его приятели и приятельницы, так сказать, крестники и крестницы. По стране по всей рассыпаны. Он помогал, но, конечно, и ему помогали. Долг платежом красен. Он на том стоял и стоит.
Кажется, — давно было, запамятовал — и с Ксюшей он познакомился, выручив ее из какой-то истории. Что за история? Забыл. Столько их было, столько еще их будет — этих неприятных историй. Без них, увы, не прожить. Но важно первее всего не терять головы, не пугаться, избави бог, не впадать в панику. При любых ситуациях! Он на том стоял и стоит.
Ксюша все твердила: «За что? За что?» И пугалась, доискиваясь ответа. Могли и за то, могли и за другое, могли и за многое прочее. Ее все пугало. Прикидывала и пугалась. Вспоминала и пугалась. Он утешал ее, успокаивал:
— Если бы это им было ведомо, так тебя бы не по собственному желанию проводили б, а отвели бы за решеточку.
Он утешал, но на душе кошки скребли. И надо было что-то делать. Верно, а за что ее вдруг попросили с работы?
Он катал ее по городу и потихоньку, исподволь выспрашивал:
— Может, засекли, Ксюша, что ты попивать стала сверх меры? Кстати, чего ты так навалилась на спиртное? С какой беды?
— Мое дело! Нет, за пьянку бы пожурили, воспитывать бы стали. Нет, не за это. Остановился бы, дал бы глотнуть. Что ты меня все катаешь? Я и без тебя целыми днями катаюсь. Посмотрите направо! Посмотрите налево! Господи, с этим все, теперь с этим все! Но — почему, за что?! Что им стало известно?!
— Ты господа спрашиваешь? Он не ответит. Он, как известно, молчалив.
— Молчит, молчит, а потом как стукнет! Да, нагрешила!
— Что верно, то верно. Забавные я тут недавно пленочки проявил. И опасные.
— Знаю. Светка рассказывала. Передавала твою лекцию о нравственности. Скажи, почему ты подсунул своего племянника ей?
— Я не подсовывал. Свобода выбора.
— Подсунул, подсунул. А я бы его лучше пожалела.
— Его не требуется жалеть.
— Ну, полюбила бы.
— Способна еще?
Вот тут он обидел ее, а не надо было ее обижать. Он ли не знал, что нельзя обижать подвыпивших женщин, да еще близких к истерике. Обидел, сорвались слова. И получил в ответ все, что в ней накипело.
Оказывается, это он погубил ее. Ну, конечно, конечно, а кто же еще? Оказывается, он и душу ей растлил, не говоря уж о теле. Само собой. Само собой. Оказывается, нет хуже его на свете человека. Подлей. Коварней. Неумолимей. Ну, ну. Ну, ну. Оказывается, ее и увольняют потому, что он, именно он, запутал ее в своих грязных делишках. «Купи!» — «Продай!», «Купи!» — «Продай!» Это все он! Да, а вот это вот уже и совсем не тот разговор.
— Стоп, Ксюша, стоп — сказал Александр Александрович. — Заболталась. Вижу, что выпила, но и выпившим я не все прощаю. Может, побежишь выдавать меня? Может, подбросить тебя на Петровку? Учти, тебя это не выручит. Поздно спохватилась. И у предательства есть свой срок, после которого оно бесполезно.
Она протрезвела. Сразу как-то. От этого крика, вырвавшегося из нее? Трезвеют же люди, когда их стошнит. Она протрезвела, сжалась, поникла.
— Отвези меня домой, — сказала она. — Приму целую горсть снотворного и завалюсь спать. Эх, не проснуться бы!..
Он отвез ее домой, помог выбраться из машины, но провожать до дверей не стал. Дотащится.
Может, зря не проводил? Может, надо было и спать ее уложить? Может, сказочку какую-нибудь в ушко нашептать надо было? Женщин, когда им так худо, нельзя бросать одних. Но и ему было не шибко хорошо. Опять боль вступила в шею, в плечи. Тупая какая-то и сковывающая боль. Стенокардия все-таки? А что означает эта стенокардия? Сужение сосудов? Какие-то там в них наслоения, когда крови хода нет? Надо будет показаться врачу.
Он смотрел, как брела Ксюша к подъезду, — какой-то сутулый мальчик, — и уже не думал о ней, а думал о себе. Вдруг захотелось ему оглянуться. Это еще что?! Он не оглянулся, не поддался этому приказу в себе, но все же шеей подвигал, чтобы отпустила боль. И вышло, что оглянулся. И совершенно напрасно, разумеется. Тот участок улицы, который окинул он взглядом,
