Стажер - Лазарь Викторович Карелин
— Да.
— Так она же хорошая, эта Катя. Ну и дружите, а если есть чувство, то и…
— Мы поссорились, — печально сказал Саша. Печаль, которая задремала в нем, опять проснулась.
— Помиритесь. В молодости легко ссорятся, но и легко мирятся.
— Да зачем я ей?
— Как так?
— А вот так. У нее своя жизнь, а у меня своя.
— Своя! — Мать отчужденно взглянула на сына. — Это ты про Светлану вспомнил? Своя! Она тебя заведет, эта жизнь! Саша, сынок, прошу тебя, памятью отца заклинаю, порви со Светланой! Ты даже не знаешь…
— Знаю. Я все знаю.
— Что — все?!
— Ну, она и дядя…
Вера Васильевна вздрогнула от этих слов. Но, может быть, она и потому еще вздрогнула, напряглась, что в коридоре хлопнула входная дверь, что там громкие шаги послышались, приближающиеся и решительные. И громкий голос Александра Александровича зазвучал. И чей-то еще, чей-то невнятный женский голос, который был издали знаком, но еще не разгадан. А важно было разгадать. В этом голосе судьба зазвучала. Так бывает, хлопнет дверь, послышатся громкие шаги, а рядом всего лишь тихий шорох, но он-то и есть сама судьба. Саша тоже напрягся, вслушиваясь.
Дверь в его комнату до упора распахнулась, и в дверном проеме, переступив порог, встала Светлана. А за ней возник Александр Александрович.
— Так вот вы где?! — Он был весел. — Затаились! Секретничаете!
Саша вытаращился на них, не веря глазам:
— Она и дядя…
— Не ждал? — Светлана смело шагнула в комнату. Она ведь тоже не ждала, что сразу увидит и сына и мать, смутилась от этого, но потому так смело и шагнула, так смело заговорила:
— Можно, я закурю? Тут у тебя курят? — Она быстро прошла через комнату, гордо кивнув Вере Васильевне, села в кресло в углу, дерзко спросила: — Вера Васильевна, вы мне не рады?
— Не рада.
— А ты, Саша?
Его выручил телефонный звонок, как раз забился в коридоре телефонный звонок, и Саша вскочил, бросился в коридор, чуть не сбив одноглазого и трехногого старика. Тот закачался, тень от него заметалась.
Саша схватил трубку, панически крикнул в нее:
— Кто это?!
И услышал голос Кати. И еще до слов ее, еще не добравшись до смысла ее слов, замер и похолодел от счастья.
— Саша, — сказала Катя. — Это я, Катя. Я тогда не должна была бросать тебя. Тебе нелегко, я знаю. Я не должна была убегать.
— Ты все время со мной, Катя, — сказал Саша. — Все время со мной…
— Правда?.. Надо бы поглядеть на тебя…
— Катя, где ты?
— Где же еще? На Катиной площади… Глупая, да? Могла бы позвонить и из больницы, но вот поехала сюда, звоню из той же будки. Смешно, да?
— Не смешно. Почему же? Жди меня, Катя! Я сейчас! Жди! Еду! — Саша рванулся от телефона, забыв, что трубка у него в руке. Трубка его удержала, натянув провод, одернула, велела подумать. Он подумал и сам себе сказал, вешая трубку. — Еду!
И бросился к своей комнате, чтобы объявить всем, что едет, что прямо сейчас, немедленно едет, ибо его ждут и он обещал. Он кинулся к своей комнате и застыл у двери, а потом отшагнул назад, отброшенный, как ударом, услышанным:
— Да, им надо пожениться, Вера, — говорил Александр Александрович. — Светлана ему будет хорошей женой, направит. Да они уже и сблизились, о чем толковать.
— Нет! — вскрикнула Вера Васильевна. — Спихиваешь моему сыну свою любовницу?! Не бывать этому! Она погубит его! Ты губишь его! Он увязнет! Утонет!
— Вы так испугались, Вера Васильевна, будто я чумная какая-то, — сказала из своего угла Светлана. — А ведь вы с нашим милым Сан Санычем еще при живом Сашином отце спутались. Вот где грязь!
— Замолчи, девка!
— Пусть — девка! Пусть! А ты — хуже!
Саша не узнавал голос матери, не узнавал голос Светланы. Не почудилось ли ему? Не чужие ли то были женщины с чужими, злыми, нагими голосами? Но как они проникли сюда — эти чужие женщины? Он не мог шагу сделать и не мог не слушать.
— Мы одним миром мазаны! — кричала чужая Светлана.
— Не ровня, не ровня! — кричала чужая мать.
— Ты сыночком своим поторговываешь! Ты из него на пару с Сан Санычем дельца делаешь, валютчика! Нет, ты хуже, во много раз хуже!
— Не я! Это вы, это вы с ним!
Пересилив себя, пошатываясь, как человек, которого сшибли кастетом, но который поднялся все-таки, Саша вошел в свою комнату.
— Мне надо ехать, — тихо сказал он. — Немедленно…
— Что за спешка? — Александр Александрович властно указал ему на стул. — Садись! Есть разговор!
— Поезжай, Саша! Поезжай! — Вера Васильевна кинулась к Саше, но он отшатнулся от нее, и она, все поняв, обморочно прошептала: — Ты слышал? Все?
— Не беда! Рано или поздно… — Александр Александрович властным кивком отсылал ее назад на диван. — Садись, Саша. Поговорим, как взрослые люди.
— Мне надо ехать, — тихо повторил Саша, и вдруг все взорвалось в нем, — глаза, сердце, голос, кровь. И он закричал, не своим, чужим, взорвавшимся голосом; — Уходите отсюда! Все! Вон отсюда!
Он был страшен сейчас. И стало ясно, что он все разнесет тут сейчас, искалечит, что он может убить.
Но в миг последний он встретился слепнущими глазами с глазами матери. Они удержали его. Печаль, безмерная печаль удержала его, навалилась на него, лишила ярости.
Совсем сник его голос:
— Уходите отсюда… Мне надо подумать…
Светлана вскочила, запинаясь бросилась к двери, запинающиеся роняя слова:
— Саша… Я не хотела… Прости…
— Ладно, отложим разговор, — сказал Александр Александрович. Он один тут сохранял спокойствие. Твердо ступая, он вышел из комнаты. В дверях он обернулся: — Вера, идем. Мальчику, и вправду, надо побыть одному.
Вера Васильевна не решилась подойти к сыну. Да и старый аппарат стоял на пути, одноглазо воззрившись на нее.
— Саша, я знаю, мне нет прощения… Уходи отсюда, сын… Беги отсюда…
Саша стоял к матери спиной. И он с великой мукой повернулся к ней. Только печаль, одна только печаль жила сейчас в нем. Но матери уже не было, она уже шагнула в коридор, и Саша услышал, как начали скрипеть там старые половицы, тихонько, как ночью, когда кто-то идет, ступая на кончики пальцев, чтобы не потревожить сон близких людей.
Этот скрип половиц, этот оберегающий звук разбудил Сашу. Все осветилось, все сразу увиделось. Назад увиделось. Вспыхнул свет в глазах, и в этом свете все наново увиделось. Вспыхнул свет не в глазах, а где-то в нем самом. Он понял,
