Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

Вечерние лучи, прорвавшись сквозь тугое облако, щедро брызнули на землю. Озеро засверкало, заискрилось серебристой чешуей. Радужная дорожка протянулась от нашего зеленого берега к противоположному. Так и хотелось встать и пойти по этой дорожке к тому берегу, в лес.

Из-за ближних березок показался человек с мешком за плечами. Это был мужчина лет тридцати, высокий, большеглазый. Поравнявшись с нами, он снял потертую фуражку и кивнул:

— Приятного отдыха!

Я заметил, что к его щетинистому подбородку прилип старый осиновый лист.

— Федор Васильевич, куда спешишь? Посиди малость с нами, — остановил его Михаил Никандрович.

— Жена ждет. Надо помочь по хозяйству, — сказал он, опуская на дорогу тяжелый мешок.

— Ничего. Подождет твоя женушка. Иди сюда и мешок тащи.

Тот мял в руках фуражку.

— Давайте, давайте!

Лесообъездчик отодвинулся, освободил место на завалинке для Федора Васильевича. Сказал, обращаясь ко мне:

— Знакомься. Коноводов, наш пчеловод.

Федор Васильевич смахнул с подбородка листок и, смущенно улыбаясь, протянул мне руку.

— Рад познакомиться!

— Развязывай мешок, — неожиданно приказал Бархатов, не дав присесть Коноводову.

— Да, ты что, Михаил Никандрович! — воспротивился пчеловод, остановив на лесообъездчике большие, просящие глаза.

— Давай, давай! Покажи-ка гостю, что несешь. — Бархатов многозначительно подмигнул мне. Коноводов нехотя развязал мешок, и я увидел среди сухих листьев и былинок множество муравьиных яиц (куколок) и живых черных муравьев.

— Зачем это? — удивился я.

— Он курочек кормит, — не без иронии пояснил Михаил Никандрович. В его словах, в прищуре глаз сквозила насмешка.

— Да, курочек, — серьезно подтвердил Коноводов, поспешно завязывая мешок.

— Корысть его заела, — опять ехидно заметил Бархатов, пощипывая короткую бородку. Федор Васильевич весь потемнел.

— Меня-то корысть заела? Стыдись, Михаил Никандрович! Я, можно сказать, опыт провожу. Кроме зерна даю птице муравьев. Испытать надо: не лучше ли так?

— По-твоему, лучше? А по-моему, без муравьев лес может погибнуть. Лес! Ты хорошо это понимаешь, а делаешь на вред мне. Только на вред! Ты знаешь, — повернулся ко мне Бархатов, — в лесу он выплескивает на муравейники мазут и поджигает. Это же варварство! — Бархатов гневно сверкнул на него глазами.

— Погоди, Михаил Никандрович, не горячись, — миролюбиво упрашивал его Коноводов, усаживаясь рядом со мной. — Представляете: они лезут в ульи и, наверное, медок воруют. В иной заглянешь, а там их тысячи.

— Наверно, наверно, — передразнивал Бархатов. — Чепуха и только. Не выдумывай.

— Вот ты, Михаил Никандрович, клянешься, что муравьи помогают тебе, убивают вредных насекомых, — сказал пчеловод и с еле уловимой хитрецой скользнул глазами по моему лицу, желая найти во мне поддержку: — А почему муравьи не убивают тлю? Почему? Она ведь поедает листья.

— Дружба у них, — буркнул Бархатов.

— Эта тля, — твердил свое Коноводов, — выделяет сладкую падь, пчелки делают из пади мед, а зимой погибают. Иногда вымирает вся пасека.

— Знаешь, что я тебе скажу: опасный ты тип. Ей-богу, опасный! — вспылил Бархатов.

— «Типом» не обзывай. Это серьезное слово и обидное. А я не люблю обиды.

— Да как же с тобой иначе? Тебе говоришь: белое, а ты свое — черное.

— Ты сумей доказать свою правоту.

— А что доказывать? Пойми, пчелиная голова, что рыжие муравьи в нашей стране подлежат охране. Есть такой закон.

— Так уж и закон? Чтобы о муравьях законы писали? Глупо.

— Да. Есть. Стало быть, ученые знают: вред приносят муравьи или пользу.

— Стало быть, знают, — неожиданно согласился Коноводов и задумался. Сник. — Ученые не ровня нам.

— Именем этого закона я и оштрафую тебя. Вот свидетель. Сейчас составим акт.

— Да ты что, Михаил Никандрович! Ну, поговорили, поспорили — и делу конец. Я ведь набрал не рыжих муравьев, а черных. Зачем хорохоришься?

— Смотри. Предупреждаю последний раз. Прекрати свои опыты.

И лесообъездчик ткнул пальцем в мешок. Коноводов молча взвалил ношу на сутулые плечи и пошел. Бархатов крикнул ему вслед:

— Не попадайся больше — взгрею.

Тот ничего не ответил. А Михаил Никандрович начал жаловаться:

— Не пойму его. Чудак. Ох, и чудак! Себя замучил и другим не дает покоя.

— А что? — поинтересовался я.

— Да как бы тебе сказать? Все у него наоборот. Во-первых, женился не на своей деревенской, а на гречанке. В войну из Греции вывезена. Встретил ее в вагоне, втюрился по самые уши и тут же при людях признался в любви. Вот и возьми его за рубль двадцать! Стеснительный как будто, а тут хватило духу отмочить такой номер. Я бы со стыда сгорел. А может, он правильно поступил. Свое счастье встретил, зачем его терять? Привез он гречанку в деревню. Люди так и ахнули: писаная красавица. Глаза большие, черные. Одним словом, не нашенские глаза, а южные. На руках ее носит. Детей понарожали полный двор, всяких мастей дети: и смолянистые, и белобрысые. Живут дружно. Сама, гречанка-то, птичницей работает. Вот он и подтаскивает мурашек, чтоб яйценоскость увеличить.

Бархатов помолчал, наклонился и покопал палочкой землю. А я думал о Коноводове и гречанке, которую судьба забросила в далекую сибирскую деревню.

— Опыты все проделывает. В прошлом году где-то вычитал, что летом за Полярным кругом пчелы работают почти круглые сутки. Там, видишь ли, солнце не закатывается. Я бы на это не обратил внимания, а он рассудил по-своему: надо и у нас продлить день, тогда, наверное, пчелы соберут меда в два раза больше. Засела эта мысль в его голове. Пошел к председателю и внушил ему: так, мол, и так, надо электрифицировать поле, где растет фацелия. Ну, поставили несколько столбов, провода протянули, лампочки с рефлекторами повесили. Все честь по чести. Почти все село собралось смотреть, как пчелы будут ночью собирать мед. Интересно же! Только из его затеи ничего не получилось: некоторые пчелы вылетели на яркий свет, кружились около лампочек и терялись. Посмеялись люди и разошлись. Чудак!

Я улыбнулся, вспомнив неуклюжую фигуру Коноводова и его большие мечтательные глаза. Может быть, он хороший чудак, безвредный, фантазер! Такие чудаки как-то скрашивают жизнь.

Назавтра Бархатов, у которого я проводил отпуск, уехал по делам на целую неделю. Я встречал утренние зори на озерах: ловил рыбу, бродил по лесам. Как-то вспомнил о Коноводове и решил навестить его. Примерно знал, где находится пасека, и отыскать ее не составляло труда. На полях вовсю шли весенние работы. Тракторы вдалеке напоминали черных коренастых жуков, торопливо и деловито обнюхивающих землю. Временами они останавливались, как бы делали передышку. Трактористы что-то хлопотали, очевидно, ремонтировали, а потом жуки снова начинали сердито гудеть и ползать взад-вперед, принюхиваясь к мягкой и теплой пашне.

А земля, разморенная майским солнцем, дышала полной