Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко
— Здорово!
— Что вы! Эти шершни потом переключились на цыплят. Рядом птичник стоит, так они всех цыплят прикончили. До единого. Ужалит — из цыпленка дух вон.
Я смотрел на него изумленными глазами. Развлекает меня Помагайбо или издевается? Его лицо светилось искренностью чувств. Он верил своим словам.
— Что ты врешь, Фома Иванович! — не выдержал сосед с больной рукой. — На цыплят напал мор, болезнь куриная…
— Ну, болезнь так болезнь. Я спорить не собираюсь, — мягко согласился Фома Иванович. — А со стрекозами что было? — продолжал он. — Налетели с озера. Миллионы! Зеленые, синие, голубые — залюбуешься. Шелестят крыльями, как будто они у них из целлулоида. Каждая стрекоза по четверти. Как начали шерстить пчел, — жутко смотреть. Я на велосипед — и в деревню. Собрал всех охотников — человек двадцать. У каждого по два патронташа через плечи. Я впереди всех, как командир. Открыли такую пальбу по стрекозам, что с поляна пасеку прибежали трактористы: уж не война ли? Всех хищных насекомых перестреляли. Потом целую неделю под ногами земля шевелилась от недобитых стрекоз.
Я молчал. Стрекоз иногда отпугивают от пасек ружейными выстрелами, но то, что рассказал Помагайбо, было явно преувеличено.
— Нельзя ли еще квасу? — попросил я.
— Почему нельзя? Можно.
И снова пришла его миловидная жена с кувшином в руках.
— Фома Иванович! — назвала его по имени, отчеству. — Ты бы хоть постеснялся чужого человека.
— А я что? — нахмурил он брови.
— Да больно заговариваешься. Неудобно.
— Вру я, что ли?
— Немножко сбавлял бы.
— Не мешай. О деле рассуждаем.
— Смотри, потом будешь сам каяться.
— Вот глупая жинка. Чего ты привязалась? В чем каяться? Я никого не оскорбил, сидим тихо, мирно.
Он закурил и начал пускать кольца.
— Да. Со щурками была история еще краше. Птица эта осторожная, и ружьем ее не возьмешь. А пчел губит нещадно. Думал я, думал: что делать? И вспомнил, что старые пчеловоды советуют ловить эту птицу в сети или на удочку. Ну, погоди ж… Пошел к рыбакам, собрал сети и удочек штук двести. Сети расставил вокруг пасеки, а удилища вокруг ульев воткнул в землю. На каждый крючок насадил по трутню. Сам спрятался за куст. Наблюдаю. Летит щурка — и хлоп в сети, попалась. И иная проглотит трутня вместе с крючком и висит, трепыхает крыльями. Вот так избавился. Сейчас добро. Никто не беспокоит. Правда, кое-где муравьи появляются…
Ну, думаю, теперь о муравьях начнет… Пора, пожалуй, на пасеку.
— У вас, Фома Иванович, я насчитал пятьдесят пчелиных семей.
— Нет. Пятьдесят с гаком. Одна в подполье у пастуха Акима.
— У пастуха?
— Точно. Как-то я шел домой, вижу: хмара не хмара, а небо надо мной почему-то потемнело. Задрал голову, а там — туча пчел. Рой гужом тянет. Летит, кружится, гудит. Ждал я, ждал, до самого вечера. А рой все тянет. А назавтра та же картина. Куда, думаю, летят пчелы? Пошел следом. А они прямо через слуховое окно в подполье к пастуху Акиму.
— Рой не бывает такой большой.
— А я знаю? Может, их десять или двадцать роев сплелось…
— Невероятно!
— Что для вас невероятно, то для меня факт. Акима я строго предупредил. Смотри, говорю, пчелы казенные. Не трожь, головой ответишь. Поймать их невозможно было. Хотел я распилить пол, да Аким не дал. И он мне тоже пригрозил: ужалят детей, жену — в суд подам. Что ты будешь делать? У него в подполье все съестные припасы хранились. Так я каждый вечер ходил доставал эти припасы. Знал бы наперед обо всех приключениях — ни за что не связался бы с этим Акимом!
— Ничего страшного, — успокаиваю. — Ну, хватит, идемте на пасеку.
— Ку-да-а? — прищурился Фома Иванович.
— На пасеку. Надо посмотреть, проверить пчел.
— Да вы что? Смеетесь, что ли?
— Не собираюсь…
— Штоб я на пасеку? Убей меня гром. В жизни там не бывал. С детства… Помню, как я пытался полакомиться медком. Меня искусали. С тех пор боюсь пчел, как огня.
— Да вы что, шутите?
— Вполне серьезно.
— А как понимать все ваши рассказы?
— Э-э-э… Это другое дело. Когда я рассказываю, меня не кусают пчелы. Я не могу молчать. Я родился таким. Я охотник, понимаете?
— Охотник? А кто же за пчелами ухаживает?
— Жинка моя. Помагайбо Фаина Петровна. Она пчеловод, не я. Вы ошиблись! Фаина! Иди сюда.
Сосед с больной рукой хохотал.
В дверях показалась Фаина Петровна. Она мило улыбалась. Она все слышала.
— Идемте, — сказала мне и, поравнявшись с мужем, потрепала его за кудри.
— Эх ты, болтун несчастный, Мюнхаузен.
— Не болтун, а фантазер, — уточнил он шутя.
Мы пошли с Фаиной Петровной на пасеку.
НА ПАСЕКЕ
Это местечко находится в двенадцати километрах от села Лебяжье. Когда-то здесь были богатые травами выпасы и непроходимые леса, но не хватало пресной воды. Крестьяне решили выкопать на пастбище пруд, чтобы летом из него поить скот. И выкопали. Пруд с тех пор ни разу не пересыхал. Понравилось людям это привольное место, построили дома. Хуторок назвали Прудками. Вот здесь и поселились предки Якова Макаровича.
Шли годы. Село Лебяжье росло, хорошело, а Прудки так и остались на отшибе, в медвежьем углу, вдали от больших дорог. Ни клуба, ни электричества. И жители один за другим начали переселяться в Лебяжье. На месте бывших усадеб остались ямы, заросшие татарником, чертополохом и глухой крапивой, груды старого кирпича, а в палисадниках — одинокие кудрявые тополя. И только у леса до сих пор стоит покосившаяся изба Якова Макаровича. Он живет в родном гнезде и работает пчеловодом. Один, как тополь под окном.
Зимой его иногда навещают охотники на ондатр; с появлением первых весенних проталин приезжают из Лебяжьего женщины, чтобы выставить ульи из омшаника на волю. Случайные гости бывают
