Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

Когда он вернулся и вошел в домик, то увидел, что в ванне — ни росинки меда. Яков Макарович поскакал на лошади километра за два на дойку коров и попросил учетчика, молодого здорового парня, чтоб тот, приехав в село, позвонил в милицию.

А потом недоумевал: зачем на дойке учетчик? Молоко и без него никуда не денется. Там столько людей.

— Я-то ведь один качаю мед, без наблюдателей. Доверяют. А как же иначе?

Яков Макарович ждал приезда милиционера, потому, видно, и в бинокль посматривал. Его потрясла кража.

Я зашел в пасечный домик. На дне пустой ванны было много живых и мертвых пчел. Большое стекло в окне выбито.

Вскоре приехал милиционер. Меня пригласил в качестве свидетеля и консультанта. Пока тот осматривал замок, выбитое окно, чтоб найти следы преступлений, пчелы успели порядком его разукрасить. Нос вздулся, побагровел и стал похож на недозрелый помидор величиной с увесистый кулак. Руки зудели, и он безжалостно их царапал.

Милиционер отозвал меня в сторонку и сообщил доверительно:

— Здесь дело нечистое. Вы, конечно, догадались, — добавил он таинственно.

Я пожал плечами, не понимая, куда он клонит.

— Заметили, что осколки валяются снаружи, около стены? Значит, окно выбито изнутри. Вор-то свой, должно быть?

Я проверил. Он говорил правду.

— Так вы предполагаете, что кто-то подобрал ключ… залез в помещение, а потом разбил окно?

Тот задумался.

— А зачем вору разбивать окно, когда уже залез в домик?

Он опять был прав.

— Такой фокус — для простачков. Зачем старику было уезжать на три дня?

— По своим делам. Он честный человек.

— Разберемся.

Милиционер сел на мотоциклет и уехал.

— Что? Меня заподозрил?

— Нет, Яков Макарович.

— Чего уж там, брат. Знаю. Не скрывай, — махнул он рукой и начал сколачивать рамки. Лишь бы чем-нибудь заняться.

Всю ночь он ворочался на своей деревянной кровати, вздыхал, думал о случившемся.

— Не спишь, брат? — обратился он ко мне.

— Что-то не идет сон.

— Вот как, брат, дело оборачивается, а?

— Плюньте вы на это. Милиционер толковый парень…

— Не он, так другие могут подумать, что я взял…

— Пусть думают.

— Неужто во мне будут сомневаться? Ведь я столько лет хожу за пчелами, мед качаю без надзирателей. Может быть, кто и тянул бы себе, свату, брату. А я — боже упаси. Да вообще сейчас люди стали не те. Грешно говорить. Живут, мало в чем нуждаются. Но вот кто-то же польстился…

— Не беспокойтесь. Вас люди знают.

— Да. Это ты верно сказал: знают меня хорошие люди. Чего это я разохался!

Он как будто повеселел, встал, закурил в темноте самосаду и вышел. Ночь лунная, синяя. В распахнутое окно слышно, как миротворенно шелестят ветки тополя, где-то кричит ночная птица, видно мигание далеких звезд. За палисадником на поляне паслась лошадь, фыркала, отбиваясь от комаров. К ней подошел хозяин, очевидно, погладил по шее и заговорил, как с человеком.

— Ну, что, брат, скучно или кости болят, хочешь на покой? Нет, брат, шалишь. Мы еще походим по земле. Жуй, жуй! А я вздремну малость…

Эта лошадь была чуть ли не ровесница Якова Макаровича.

Рано утром приехал тот же милиционер с депутатом сельсовета. Он был вежлив, даже казалось, что заискивал перед Яковом Макаровичем. Разговор не клеился, старик дулся и не скрывал это.

Мы еще раз внимательно осмотрели окно и заметили на торчавшем в раме треугольном стеклышке рыжие шерстинки. Меня осенила догадка.

— Вы, Яков Макарович, когда уезжали, оставляли в домике свою Муху, собачонку?

— Нет. А что?

Я показал ему шерстинки.

Старик постоял, подумал.

— Здесь, брат, появился какой-то одичавший кот. Здоровенный такой, но худой. Видать, голодный был. Я заманил его, накормил свежей рыбой и закрыл перед отъездом. Пусть, думаю, мышей погоняет.

Они больно стали беспокоить, мыши-то. Соты грызут.

Позвал кота:

— Кис-кис-кис!

Заглянул под ящики с рамками, за старые ульи, под лавки.

— Его здесь нет, Яков Макарович. Все ясно. Это он выбил окно.

— Ну и что ж из того? Может быть, кот унес с собой весь мед? — невесело улыбнулся пчеловод.

— Нет, конечно. Ваш мед дома.

— То есть, как дома? Ты что-то не того, брат. У меня дома? — удивился Яков Макарович.

— В ульях, Яков Макарович. В ульях! Пчелы нашли лазейку в окне и вытаскали весь мед. Поняли?

Старик взглянул на милиционера.

— Как не понять! Теперь понял.

— Три центнера меда для ста пчелиных семей сущий пустяк. За три дня они легко справились с этой работой.

— Верно! Как это я, брат, не догадался об этом? — досадовал пчеловод.

Мы надели халаты, сетки, разожгли дымарь и пошли осматривать ульи. Соты, из которых накануне откачали мед, были снова заполнены.

— Вот как, брат, бывает: мед дома, а мы его ищем. Как в той сказке: «Старуха, где моя трубка?» А трубка в зубах.

Вечером мы сидели на веранде, молча смотрели на закат, на тончайшие узоры облаков, на нежные переливы красок. Было тихо. Где-то задергал коростель, закричала перепелка. Со стороны озера повеяло прохладой. Я уловил запах камыша, воды и леса. Далеко-далеко закричала куропатка. Яков Макарович оживился.

— Ну, брат, расскажи что-нибудь про индийских слонов.

Я облегченно вздохнул.

ВЕСЕННИЙ ЭТЮД

Я приехал в село. Это было в конце марта. Ночью неожиданно выпал мягкий волокнистый снег. Казалось, что каждая яблоневая ветка в саду обросла лебяжьим пухом. Видно, зима напоследок решила удивить мир своим великолепием, порадовать глаз ослепительной белизной вокруг.

Однако утром заиграло солнце по-весеннему молодо и задорно, и сбежал снежок мутными ручейками. С крыш потекла вода, около палисадника образовалась небольшая лужица. Перешагнуть можно.

На тополе сидели воробьи — грелись на солнышке. И вот вдруг зачирикали, загалдели. Два-три наиболее вспыльчивых то и дело налетали друг на друга и — только пух по сторонам.

А через минуту трое самых крикливых воробьев спрыгнули с ветки прямо к лужице. Она морщилась и холодно поблескивала на солнце. Два смельчака ринулись в воду и начали нырять, плескаться, трепыхать крыльями, да так, что дух захватывало. А тот, что остался на отмели, щебетал, чирикал сильнее других и, вероятно, командовал: давал указания, как надо нырять. А когда убедился, что его подчиненные искупались, смело прыгнул в воду, в самую синюю глубину. Только голова виднелась.

Воробьи на тополе и на плетне, вытянув шеи и затаив дыхание, наблюдали за первым весенним купанием.

Очень важные краснолапые гуси (серые и белые) и медлительные утки стояли на бугорке и с завистью смотрели на храбрых