Под стук копыт - Владимир Романович Козин

Такой скачки Молла При никогда в своей беспокойной жизни не испытывал. Закат падал, холмы подымались и опускались, гетер рвал папаху, копь скакал с холма на холм.

Молла При оглянулся. Женщина на гнедом коне летела за ним, прекрасное ее лицо было в пыли и гневе. Молла При затянул повод, чтобы приостановить своего коня, но копь, одичавший от боли, несся меж холмов.

Охваченный боевой страстью, Молла При прыгнул в пыль с копя на всем скаку. Конь ускакал за холмы…

— А женщина? — спросил пастух ослов.

— Нет, — сказал Молла При, помолчав. — Никакой женщины не было. Если начальники догнали бы мое стадо, я поцеловал бы их стремена.

Ночь близилась к утру.

Тина сидела на постели, в темноте, неодетая. Она не боялась ночи, ни пустой тишины в тополях, что стояла за окном. Она не думала о себе. Она любила так, как любят некоторые женщины, — негромко, всем сердцем, всю жизнь, в своей неслышной любви не зная предела. Она боялась за Андрюшу Кулагина, по верила, что с ним никогда ничего не случится, такой он здоровый, счастливый. А вдруг? Споткнется конь на скаку, вылетит из-за холма басмаческая пуля — и страх потери, страх остаться в жизни одной, когда сердце привыкло любить изо дня в день, заставил женщину выйти на крыльцо, на двор, за калитку.

Тополя стояли строго, провожая ночь, за поселком, обрисованные светом ночи, подымались дальние холмы.

Женщина стояла в одной сорочке, на плечах старая кавалерийская шинель мужа. Грубое сукно кололо плечи и руки, от этого женщине становилось холодно.

Она взошла на мостик, под ногами зазвенел арык. Тополя уводили улицу в обе стороны. Слева, в конце улицы, над пустыней зеленел рассвет. Ни топота копыт, ни конского шума.

На околице медленно светлела пустыня. Рассвет приближался вдоль улицы поверху, по вершинам тополей. Женщина вдруг увидела себя, голые ноги, рукав шинели. Она стояла не двигаясь. На мостике стало светло, тишина была последней, полной, готовой уже уступить первым звукам дня.

Из переулка вышли голоса и смолкли, окруженные тишиной. Женщина ступила в пыль дороги. Кто-то, черный и отчетливый, уходил вдоль улицы. Пыль насыпалась в туфли, женщина подняла ногу, сняла туфлю, вытряхнула и подпрыгнула, удерживаясь на одной ноге.

Сзади охватили ее руки, запахло табаком.

— Тинулька, ты что тут?

— Андрей! — прошептала женщина и уткнулась носом в пропахшую потом гимнастерку.

Молла При первый услышал далекий топот коней. Это было под утро.

Директор в воротах соскочил с седла. Вороной его поводил мокрыми, запыленными боками и вытягивал шею, зевая, потом расставил задние ноги и стал звонко мочиться. Старик подошел и несмело взял жеребца под уздцы. Возле высокого откормленного копя Молла При выглядел совсем игрушечным.

— Ну, старик, — сказал Метелин, — ты молодец, быстро бегаешь. Стадо мы отбили.

Молла При грустно улыбнулся: он не понял, за что его похвалил начальник. К Метелину подбежал конюх.

Конный двор проснулся. В ворота въехал Кулагин и спрыгнул на рыси с седла. Серый копь встряхнулся, склонил шею и фыркнул ноздрями в пыль. Молла При робко улыбнулся. Кулагин похлопал его по плечу.

Всадники настигли стадо у границы, там, где долина расходится вширь пологими холмами, одинаковыми на советской и афганской стороне. Овцы рассыпались по холмам и мирно паслись под звездами. Услышав погоню, басмачи оставили стадо, увезли с собою на седле одного козла.

Пограничники поехали вдоль границы. Чик погнал стадо назад, в долину.

Утро распустилось над холмами. Молла При пошел к своему стаду. Рядом с ним шагал молодой верблюдчик.

Кулагин послал его со стариком. Выйдя за постройки, молодой человек пошел хорошим шагом. Молла При почти бежал за ним. Голова его была пустой, ни одной повой сказки не возникало в этой насмешливой голове.

Старик устал от долгой ночи, ему хотелось спать, он спотыкался о камни, по семенил за верблюдчиком, не останавливаясь, пока не услышал вдали знакомого блеяния овец. Тогда Молла При остановился, перевел дыхание, вытер папахой пот с лица и пошел медленно и спокойно, как старый, всеми уважаемый человек, пастух своего стада.

Холмы были голы и безлюдны, стадо блеяло за поворотом долины.

Молодой верблюдчик продолжал идти быстро. Молла При коснулся рукой его плеча.

— Куда можно добежать, туда можно и дойти!

— А разбойники?

— Они не вернутся.

— Кто знает? Станет им жалко своей добычи…

— Нет, овцы худые, разбойники сами их бросили. Утром увидали, такая хурда, гнать таких худых овец не стоит.

Стадо показалось из-за большого бугра. Впереди шли старые, вонючие, бородатые козлы, остриженные, как мальчишки, наголо, за ними — толстые, раскормленные валухи.

ПРОСТОЕ СЛОВО

1

В тридцатых годах по станциям Мургабской железнодорожной ветки бродил нищий белудж — высохший великан в оборванном халате. На голове его лежал клок шерсти, повязанный тряпкой; голые до колен ноги — в синих язвах; лицо похоже на лошадиный череп; пустые глаза.

— Давай двадцать копеек, — говорил он спокойным гнусавым голосом и с силой дергал пассажиров за рукав.

Ему не подавали.

— Иди работать. Помоги вагон разгрузить. Рубль на хлеб получишь.

— Нужен ему хлеб! Он терьяк глотает, терьякеш несчастный. Отойдп, бесстыжий!

Белудж смотрел бессильно и нагло. К нему поворачивались спиной. Он шел дальше, согнувшись и выставив громадную ладонь. За пим по пыльному перрону ползла скучающая тень.

2

Мы возвращались из пустыни.

Тени неслись впереди коней. Лошади шли крупной рысью по узкой заветной тропе.

День был удачным.

Среди отдаленных бугров мой товарищ Парчагин разыскал ловко скрытые стада Джапар-бая. Напрасно лукавый старик в блестящей чалме разводил руками и обиженно тряс бородой: Парчагин хорошо знал пустыню. Напрасно миловидные байские жены, звеня серебром нагрудных украшений, хлопотали над богатым пловом и сам старик раскладывал перед нами узорный дастархан[16]с сабзой, фисташками и крашеными леденцами. Парчагин, напившись зеленого чая высокого сорта и наевшись до отвала, по неразборчивым следам отыскал отары отборных каракульских овец. Мы выбрали то, что нам полагалось.

На закате мы пересекли песчаную возвышенность и начали спускаться к станции.

Перед синей ночью встала красная водокачка. Внизу протянулись огороды, улица, кибитки. Пустыня кончилась у старого арыка.

Арыки переплетались, как линии ладони. Горбатая тропа тянулась вдоль дувала. За дувалами бывшие кочевники возвели глинобитные кибитки, но жили рядом — в войлочных. У кибиток на аркапах скучали круторогие бараны.

Мы миновали железнодорожный переезд и спешились у знакомой мазанки.

3

Глинобитный пол кибитки был устлан кошмами и пендинскими коврами. Со степ свисали шкуры