Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Овик обошел поле боя. Он приказал собрать раненых, захоронить убитых. Партизаны все делали молча, никто и слова не обронил. Один из десятников подошел к Сагату:

— Что делать с пленными?

— Сколько их?

— Пятьдесят два человека.

Сагат с Овиком подошли к пленным. Оба выглядели подавленными, мрачными, точно за минуту состарившись на десять лет. Разглядывая пленных, они пристально всматривались в них, как будто пытаясь опознать каждого.

— Товарищ командир, среди пленных есть раненые, — напомнил десятник.

Овик смолчал. Снова прошелся перед строем и остановился.

— Мы несем вам землю и равенство, а вы пришли убить нас, — заговорил наконец Сагат. — Чей приказ вы выполняете? Беспутного пса Сого?.. Разойдитесь по домам и образумьтесь...

Пленные с недоумением уставились на него, не веря собственным ушам.

— Убирайтесь! — заорал Сагат.

Пленные не стали мешкать, обретя нечаянную свободу. Сагат и Овик стояли и смотрели им вслед до тех пор, пока не скрылся последний человек. Тут к ним подошел Левон.

— Улизнул, живым улизнул из наших рук, и никаких следов...

Тяжелораненых собрали в одной палатке. Их было больше сорока. После недолгого совещания их судьба была также решена: партизаны развезли раненых по окрестным селам, обеспечив им там уход.

Трофеи оказались внушительными: сто сорок винтовок, две пушки, большое количество патронов, девяносто лошадей, не считая разбежавшихся, за которыми отрядили людей.

— Трофеи трофеями, а вот радости в такой победе мало, — сказал Сагат. — Собрать батальон.

Батальон выстроился.

— Товарищи, — Овику трудно было говорить, — ночной бой подтвердил, что вы истинные сыны революции. Старый мир разрушить нелегко. Новый мир замешен на крови лучших наших товарищей, на наших ноющих ранах. Вы давно забыли про сон и покой. Но усталость ваша праведная. Эскадрон кешкендского гарнизона перестал существовать. Однако поединок пока не окончен. Нас ждут жестокие схватки. Счастье и независимость наших родных, нашего народа мы можем добыть только в борьбе...

Слух о разгроме кавалерии Мурада поразил Япона, ведь он нисколько не сомневался, что эскадрон легко преодолеет абсолютно безопасный Селимский перевал.

От страшной вести Япон не мог опомниться, когда буквально на второй день после выступления из Кешкенда, спасаясь от красного батальона, сорок кавалеристов с тремя лошадьми и двадцатью восемью винтовками объявились в гарнизоне, ведомые неким младшим офицером.

Это были остатки разбитого эскадрона, которым удалось за одну ночь унести ноги от Синей крепости.

— Где кавалерия?! — гремел Япон.

— Ваше превосходительство, я уже доложил.

— Какой доклад?.. Мне нужен не доклад, а кавалерия!..

— Она разбита, ваше превосходительство.

— Где Мурад?

— Его нигде не нашли.

— Мурад!..

— Я сказал, что никто не видел его, ваше превосходительство. Быть может, убит.

— Как я обманут, боже!.. Зачем я понадеялся на этого сопляка?

Он стал что-то орать на офицеров, одному из них без всяких видимых причин закатил оплеуху.

— Я обманут, — шагая по комнате, выкрикивал он. Объявись вдруг Мурад в эту минуту в кабинете, Япон не колеблясь изрубил бы его на куски.

Домой комиссар не пошел. Этот человек, закаленный в неудачах, ни при каких обстоятельствах не отчаивался. Не потерял головы и на сей раз. Он распорядился вызвать председателя национального совета. Тот уже прослышал о поражении кешкендского эскадрона и вызов в штаб сразу увязал с недобрыми событиями. Он вдруг явно почувствовал, как вокруг шеи затягивается виселичная петля. «Будь что будет, бог не выдаст, свинья не съест», — подумал он и отправился в штаб.

В кабинете он сел подальше от комиссара.

— Когда проводилась последняя мобилизация? — как можно спокойнее спросил Япон.

— Четыре месяца назад, ваше превосходительство.

— У вас есть списки всех мужчин уезда?

— Какого возраста? — забеспокоился председатель.

— Всех возрастов.

— В общем-то есть, ваше превосходительство.

— Мобилизовать всех.

Председатель национального совета обалдело уставился на Япона. Он не мог слова вымолвить.

— Всех! — повторил Япон. — Если не призвать их сегодня, завтра их мобилизуют большевики.

— Даже стариков и... детей? — испуганно уточнил председатель.

— И инвалидов, — добавил Япон. — Ты их собери в Кешкенде, а уж я решу, кого оставить, а кого отправить обратно. Выполняй приказ!

— Ваше превосходительство...

— В твое распоряжение предоставляю взвод солдат, — перебил его Япон. — Мобилизацию провести сегодня же ночью, и никаких отговорок. И еще: по всему уезду нужно собрать не меньше двухсот лошадей.

Председатель национального совета выглядел полным идиотом.

— Так ведь еще в ту мобилизацию лошадей не осталось.

— Осталось. Соберешь сто, остальных раздобудем мы.

— Где их взять?

— Где хочешь, там и бери, а уж моя забота достать остальных.

— Ваше превосходительство...

— Встать!..

Председатель национального совета вскочил со стула.

— Даю четыре дня времени. Об исполнении доложишь. Если через четыре дня гарнизон не будет пополнен солдатами числом пятьсот человек и двумястами лошадьми, тебя как изменника я публично расстреляю.

Выпроводив председателя национального совета, Япон отправил приказ командиру карательного отряда немедленно вернуться в Кешкенд. Покончив с официальными делами, он распорядился хоть из-под земли, но найти и доставить в штаб Сого.

Сого, ни о чем не ведая, явился и с вызывающим видом встал перед комиссаром.

— Мне сказали, что ты ищешь меня. В чем дело?

— Где твой щенок? — без околичностей спросил Япон.

Рука Сого невольно потянулась к кинжалу, рука Япона — к маузеру. Сого отвел руку. Япон также.

— Пока что я — ага, за счет которого кормится тысяча собак.

— Собака ты или ага — дело твое. Куда сбежал твой щенок? Загубил целую кавалерию. — При этих словах в груди Япона заныло. Упомянув о дикой, невосполнимой утрате, он еще сильнее разъярился. — Я прикажу сейчас же арестовать тебя, конфисковать твое имущество и купить лошадей, триста лошадей для гарнизона.

— Продай хоть всю мою вотчину, а триста лошадей не купишь.

— Куплю. Уходи, пока жив, пораскинь-ка мозгами. Даю тебе сроку два дня. Триста лошадей, или ты будешь повешен.

Сого хотел что-то сказать, но Япон заорал так, точно в кабинете пальнули из маузера. Едва сдерживая бешенство, Сого вышел из кабинета, растревоженный судьбой единственного сына.

Япон недолго пробыл в штабе. Про себя он уже принял решение и иного выхода не видел, кроме как самому возглавить поход против партизанского красного батальона, разгромить, уничтожить всех до последнего человека.

По возвращении домой, отобедав, Япон нацепил оружие и собирался было выйти из дома, как, что-то прикинув в уме, обратился к жене:

— Меня дня три не будет, ты не беспокойся.