Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

На склонах гор вечером, когда смолкают дневные шумы и на лесной край спускаются сумерки, вспыхивают веселые глаза электрических лампочек. Ровными ступенями, одна на другую, восходят они от подножья почти к самым вершинам гор — это жилые кварталы города. А на самом ровном месте, в долине вытекающей из пруда речонки, в это время свет отдельных ламп сливается в большое зарево. Там — завод.

Когда смотришь на город сверху, невольно вспоминается поговорка: «Все дороги ведут в Рим». Здесь все дороги ведут к заводу. Город рос от завода. Дом за домом уходили улицы от его территории в лес. И теперь, если пойти с любой стороны города вдоль по улице, обязательно выйдешь к сердцу города, к заводу. С ним, с его горячей жизнью, связано все в городе. Завод — лицо города. В его цехах люди находят свое место в жизни. В труде проявляются их сильные качества. Отсюда растекается по бесконечным улочкам слава о ловких и смелых. Завод — это передний край жизни…

Лидочка стояла у фонтана безлюдного, опустевшего сквера. Тополя начали облетать. Сквозь непривычно голые кроны их просвечивало потемневшее, печальное небо. Прежде чистые аллеи усыпаны желтыми листьями, грустно шуршащими под ногами редких прохожих.

«Как тяжко мне… Как мне… тяжко!» — вздыхает Лидочка.

Эта короткая любовь тайком: никаких веселых и шумных вечеров, ни театра, ни даже кино, всегда крадучись, в темноте — без подруг, без смеха… Но вот и они, эти встречи, становятся холодными. Борис бежит ее…

Лидочка горько прикусывает губу:

— Любовь… Зачем же он говорил?.. Любовь ли? — грустно качает головой Лидочка.

Прошумел налетевший ветер, стих. Потревоженные тополя стали обильно сбрасывать с себя листья, и тихий, мерный шорох их полнил тишину.

Борис появился не с той стороны, откуда приходил обычно. Осторожно тронул ее руку.

— Ждешь?..

— Жду… Только зачем? — Она повернулась к нему, близко-близко посмотрела в его глаза; спросила с болью: — Зачем?

— Ну, как зачем? — неопределенно развел руками Борис.

— Обманом опять ушел?

— Да.

— А завтра как?

Он ничего не ответил. Поднял голову. Кто-то шел не спеша по аллее, совсем недалеко от них. Борис глубже натянул кепку, поднял воротник.

— Боишься? — укоризненно спросила Лидочка.

Борис промолчал. Долго стояли, не обмениваясь ни словом. Лидочке почему-то становилось легче. Все выясняется… Кое в чем она сомневалась, приписывая себе излишнюю подозрительность. Теперь эти сомнения можно отбросить. Теперь остается в жизни только горечь. Что же, жить нужно!.. С горечью одной, но жить. Только жизнь уже будет иной. Как-то сразу исчезла вчерашняя, жадная до жизни, глупая девчонка, без сожаления отхлестанная жизнью по обеим щекам. Исчез и стыд, который часто жег щеки. Взамен родилось что-то холодное и спокойное. Какая-то завеса спала с глаз, все, уже пережитое, выглядит по-иному.

— Что ж, видимо, на этом нам нужно кончать!

— О чем ты, Лидочка, — укоризненно пробормотал Борис, — что сегодня с тобой?

— Со мной?.. Ничего… Со мной ничего, — медленно покачала головой Лидочка и вдруг заволновалась, зашептала возбужденно сквозь слезы:

— Разве ты сам не видишь?.. Зачем же слова?.. Такие… — Не договорив, вытянула из кармана платок, уткнула в него нос и сквозь подступившие рыдания выдавила: — Не жить ведь нам вместе?

— Лидочка!..

Привычным движением он схватил ее плечи, привлек к себе. Так же привычно она уткнула голову под его подбородок, всхлипнула несколько раз, затихла.

— Ты где сегодня весь день был? — не поднимая головы, мирно спросила она.

— Где?.. — так же тихо ответил он. — В дирекции…

Шуршат и шуршат падающие листья. Стало совсем темно, тихо. Звонкоголосо поет где-то вдалеке гармонь. Ходит в этот час молодая радость по земле. Тихая, никому не видимая, но горячая. Отшумело лето в скорых работах. Из деревень возвратились юнцы, уезжавшие убирать хлеб. Близится покойная зимняя пора. И вместе с ней во многие сердца стучится радость.

Осень — традиционная пора помолвок. Мечтают в эту пору о свадьбах, готовятся к ним. Крепнут в эту пору нити, связывающие людские души. Молодые глаза, погасив озорные огоньки, серьезно и вместе с тем восторженно всматриваются в грядущую жизнь. Осень! Тихая и по-своему приятная пора…

— Досталось мне там из-за твоего, — насмешливо говорит Борис.

— Кого… моего?

— Петра…

Лидочка поднимает голову, смотрит ему в глаза:

— Почему досталось?

В словах Бориса сквозит плохо скрываемая зависть:

— Пойдет он теперь в гору, твой-то.

— Зачем говорить «мой», когда…

Он смущается, трогает губами ее щеку, шепчет:

— Ну, извини… Понимаешь, сегодня день такой у меня. Нехороший, одним словом…

И Борис вновь возвращается к прежней теме:

— Всыпали сегодня Груздеву под первое число. Что-то он с Трофимычем натворил… А все это — только прелюдия. Будет хуже! Груздева, должно, снимать с начальников будут. — И, вздохнув, добавил: — «А лес рубят — щепки летят».

— Боишься, как бы тебе за меня не «всыпали»? Да? Аморальное поведение…

Гримаса отвращения исказила лицо Лидочки. Нервно стиснув пальцами влажный платок, она отступила от Бориса, отвернулась и твердым насмешливым голосом произнесла:

— А я, между прочим, тебя сильным считала?

— Лидочка, ты что? — Борис шагнул, положил ей руку на плечо. Она резко отдернула плечо, вскинула голову и чужим голосом повторила:

— Тебе нужно уходить.

Губы ее плотно сжались, а глаза, холодные и бесстрастные, с отчуждением глядели на Бориса.

— Послушай… — пытался он заговорить с ней.

— Иди… Понимаешь, уходи…

Перед ним уже стояла не Лидочка, покорная и жаждущая ласки. Чужое, холодное лицо смотрело на него из-под коричневой шляпки с жалким взъерошенным перышком, и насмешливый и жесткий голос бросил прямо ему в душу негодующее, унизительное слово:

— Трус!.. Я-то ведь от Петра ушла и не боялась…

Он опустил голову, повернулся и, не оглядываясь, пошел, тревожа замершую ночь хрустом опавшей листвы…

…С утра моросил дождь. Тяжелые горы заволокло облаками. Мальчишки на улицах ходили в картузах и резиновых сапогах и уже не галдели весело, а торопливо рысили по тротуарам, стремясь быстрее завершить неприятную прогулку в булочную или гастроном.

Всюду мелькали зонты и светились холодным блеском новомодные плащи.

Не обращая внимания на дождь, не обходя луж, расплывшихся по асфальту, Лидочка подходила к дому, где начиналась ее жизнь с Петром.

Вчера, после прощанья с Пуховичем, весь вечер перебирала она свои вещи и бумаги, словно готовясь в дальнюю дорогу. Эта перенятая от матери привычка помогла забыться, но в то же время напомнила ей и о давно забытом. С самого дна чемодана достала она связку бумаг. Перебрала их, внимательно читая каждую. И невольная слезка скатилась