Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Правительство Армении откровенно выражало недовольство позицией правительства Соединенных Штатов. Американцы организовали два сиротских дома, а взамен замышляли вывоз медной руды из Кафана. Им удалось бы беспрепятственно прибрать к рукам богатство недр армянской земли, если бы в Кафане не установилась советская власть. Верховный комиссар Армении мистер Смит упрямо твердил, что первоочередной задачей правительства является освобождение Кафана от большевиков. Правительство же Армении резонно замечало: для этого требуются припасы и оружие. Американцы гарантировали военное снабжение лишь при условии захвата Кафана дашнаками. Порочный круг замыкался, союзники никак не могли договориться.

Как раз в это время Смитом была получена санкция из Соединенных Штатов о том, что в условиях бурной политической активизации большевиков идея получения выгоды от Армении бесперспективна. Вкладывать какие-либо средства в нее неразумно. Разногласия между армянским правительством и его верховным предводителем-иностранцем катастрофически расширялись. За его спиной дашнаки стали вести переговоры с англичанами, тут же выразившими готовность выполнить все экономические требования и помочь избавиться от большевистской опасности.

Англичане не привыкли упускать малейшую возможность, сулящую выгоду, и тут же схватили, как говорится, рыбу за жабры.

Было утро. Поручик только кончил завтракать и по одному вытирал пухлые пальцы салфеткой, когда доложили, что к лагерю приближается какая-то пролетка. На подступах к лагерю пролетка была остановлена патрулем. Приезжих было трое, они показали документы, и их проводили в лагерь.

— Не сойти мне с места, если это не англичане, — сказал один из солдат и добавил: — Сбрею усы, если это окажется не так.

Поручик взглянул на его густые усы и позавидовал солдату, про себя же решил при первом же случае ощипать их.

Офицеры в английских военных френчах были уже отчетливо различимы. С самой любезной из своего арсенала улыбкой на лице поручик поспешил навстречу представителям британской миссии, приветствовал их и пригласил в свою палатку.

Когда расселись, одни из представителей миссии, которого звали майор Килон, сказал:

— Я глубоко сожалею, господин поручик, что вы день ото дня теряете уезды, а ваши шестьсот солдат здесь обречены на безделье, когда в них такая нужда.

Выслушав, поручик обратился к переводчику:

— Душа моя, скажи майору, что взять Мартирос штурмом невозможно. Бунтовщиков следует обречь на голодную смерть. Наша задача — продолжать осаду, чтобы большевистская зараза не выползла из Мартироса. Объясни ему, душа моя.

— Совершенно верно, — ответил майор, — в Мартиросе обретается зараза, но, например, очаги холеры не блокируются, а предаются огню, сжигаются дотла.

— Сжигаются, — согласился поручик, — но как их сжечь, если руки до них не доходят?

— Нет ничего невозможного. Сегодня мы вместе с вами обсудим позиции противника и сообща разработаем, так сказать, план нападения.

До самого позднего вечера англичане изучали местность. Майор Килон искусно составил топографическую карту, разметил возможные направления штурма и расстелил карту перед поручиком.

— Уездный комиссар гневается на вас. Надеюсь, что с этим планом вы в течение одного дня ликвидируете логово большевиков и реабилитируете, так сказать, ваш офицерский престиж.

Проводив англичан, Тачат мельком взглянул на карту и отшвырнул, бормоча:

— Сволочи! Ведь не предложат: поручик, ты начерти план, а уж мы пойдем в атаку.

Он лег на узкую походную койку и задумался. Было далеко за полночь, когда он вызвал к себе ординарца.

— Ты веришь в эту войну? — без околичностей начал Тачат. Ординарец идиотски уставился на него. — Скажи правду, душа моя, не бойся.

— Вам виднее, — уклончиво ответил ординарец.

— Мне известно, чем все это кончится, но я хочу, чтобы и ты знал. Выкурим ли мы большевиков из Мартироса или нет, все равно власть уже фьюить!.. — не наша. И головы нам не снести, если ты не настоящий мужчина. Золото, золото, милок, вот что может нас спасти, не то пиши пропало.

Ординарец сообразил, что у поручика на уме.

— Ваше благородие, я знаю, где взять его. Мано имеет в Азатеке конный завод, он получает с него крупные барыши. Триста рысаков в год не шутка! Мне доподлинно известно, что он их на золото продает.

— Ну, скажем, Мано, а кто еще? ..

— Манташ из Пашалу. Я его знаю, бывал у него. До войны у него было четыреста овец, он их распродал в тот год, а теперь прикидывается нищим. Брадобреем стал.

— Кому из наших ребят можно довериться?

— Позвольте подумать, ваше благородие... Есть один такой.

— Ладно. — Поручик протянул руку: — Отныне мы братья.

Братство было скреплено рукопожатием.

По горам и долам искал Сого сына Мурада. Обходя селение за селением, он сталкивался с ранеными, которых выходили местные жители.

— Не видели моего Мурада?.. Скажите мне что-нибудь о нем...

Кому-то было жаль Сого, кто-то с ненавистью отворачивался. Но ответ у всех был один:

— Не знаем... не видели...

В ущелье, где произошла схватка с партизанами, он переворотил каждый куст, каждый камень. Из глаз Сого уже сочилась кровь вместо слез.

Поздно ночью брел он к деревне Горс. Залаяли собаки. Сого вытащил кинжал.

— Стой, кто идет!.. Эй!..

Это была патрульная группа. Солдаты подошли, узнали Сого.

— Сого-ага, в этот поздний час...

— Мурада моего ищу, Мурада, — жалобно отозвался тот.

Солдаты переглянулись.

— Пойдем с нами, ага.

Один из них провел Сого в какой-то дом. В комнате на тахте лежал человек.

Мурад...

— Господи, жив мой сын!..

Сого опустился на колени у изголовья Мурада и заплакал.

— Господи, я на церковь пожертвую... Жив мой сын...

Мурад был ранен. Он не мог вспомнить, где и как сломал ребра. Он чувствовал в позвоночнике страшную боль. Решил, что ушибся, пройдет. Ходить не мог, но при поддержке мог усесться в постели. В ту роковую ночь, без оглядки унося ноги из пекла боя, он, кое-как перекидывая тело, ползком добрался до Горса. Здесь его подобрал патруль. Мурад умолял укрыть его и никому не говорить, где он, посулив щедро расплатиться за это.

— Отец, — вздохнул Мурад, — я поправлюсь...

— Поправишься, — гладя сына, ответил Сого. — Я ведь жив еще, сынок...

На следующий день Сого отблагодарил хозяев и на подводе перевез сына в деревню Котур, что была в версте от Кешкенда. Препоручил его заботам одного из своих родичей, а сам вернулся в