Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Сого приказал слуге никого не впускать в дом. Сам он поднялся в свою комнату, откинул разостланный на полу ковер, со звяканьем снял связку висевших на серебряном поясе ключей, сунул один из них в едва заметное отверстие на полу и повернул. Доска отошла, и Сого легко оттащил ее в сторону. Из открывшейся ямы пахнуло сыростью. В тайнике на железных кольцах был прибит жестяной тяжелый сундук. Сого нагнулся, открыл его, вытащил из него шкатулку, сдул с нее пыль, протер рукавом и с величайшей осторожностью поднял крышку. В шкатулке были золотые монеты. Минуту Сого был словно околдован своим сокровищем. Там, где бессилен язык, всемогуще золото. Ничто на свете так не правило людскими делами, как золото. Человек часто приписывал творимое на свете зло дьяволу, но и дьявол отнес бы его на счет золота. Золото — властелин, человек — раб. Оно способно ослепить острый глаз, притупить гибкий ум. Кто не бранил и не искал его? Кто не терял его и не печалился? Кто находил его и не скрывал? Золото обладает спесью жрецов, жестокостью фараонов, легкомыслием щеголей, наготой гарема. Оно отнимает у сестры брата, у мужа — жену, у родителей — сына. За пазухой мужчине заменяет кинжал, женщине — яд.

Сого со страхом прятал золото, думал о нем с дрожью.

— Один... пять... десять... сто...

Он положил монеты в кисет, спрятал в карман. Бережно закрыл шкатулку, положил в сундук, задвинул доску на место, застелил ковер и вышел.

Поступь Сого была властной, победной, самоуверенной. Сого направился прямо к Япону домой. Слуга доложил, что комиссар моется.

— Я подожду, — сказал Сого и, поднявшись в приемную, развалился на диване. Вышла Магда и присела рядом.

— Единственное в мире, что обладает силой, — золото, — проговорил Сого, видно все еще находясь под чарами своей заветной шкатулки. — Я вот рядом с тобой сижу, а Абиссиния эвон где! Дай мне золото, я отправлюсь в Абиссинию и стану там королем. И мужу подскажи, чтобы набил мошну, пригодится.

— Япона этим не соблазнишь, — вздохнула Магда.

— Притворяется, — убежденно сказал Сого. — А ты в душу его загляни.

Магда, сославшись на дочку, поспешила удалиться.

Сого остался один. Через несколько минут появился комиссар в домашнем халате. На голове был колпак, лицо сияло. По всему, купание подействовало на него благотворно, настроение у него было приподнятым.

— Назови цену свободы моего Мурада, — не глядя на Япона, Сого сразу взял быка за рога.

— Я свободой не торгую.

— Но я готов купить. Назови цену.

Япон с подозрением вскинул голову:

— Где Мурад?

— Жив, — спокойно ответил Сого. — Ранен. Тяжело ранен. Я нашел его и спрятал в надежном месте. Последнее слово за тобой. Скажи, и я приведу его домой.

— Я прикажу, чтобы тебя немедленно арестовали.

— Ты этого не сделаешь. Если в Кешкенде ты обнаружишь второго Сого, можешь вздернуть меня на виселицу. Нравлюсь я тебе или нет, терпеть меня ты должен, пока я тебе нужен. — Он вытащил кошелек и положил на стол. — В нем пятьдесят золотых.

— Твоему сыну прощенья нет, — сердито сказал Япон и отодвинул кошелек.

— Я ошибся, в кошельке сто золотых. — Сого толкнул кошелек к Япону.

— Как мне в штабе объяснить, за что я простил его?

— Офицерам, что ли? Хозяин — ты, тебе и карты в руки. Возьми кошелек, в нем двести пятьдесят золотых.

— Простить ему пролитую солдатскую кровь?.. А лошади? Винтовки?..

— Я уже отправил людей в Азатек к Мано. Пригонят пятьдесят лошадей. Пятьдесят...

— Мало...

— Комиссар, я сказал неправду, в кошельке пятьсот золотых.

Лоб Япона покрылся испариной. Не говоря ни слова, он протянул руку, взял кошелек и ушел в свой кабинет.

Через несколько минут вышел оттуда уже с пустыми руками.

— Уходи.

— Спасибо тебе. — Сого направился к двери, остановился, обернулся. — Я ошибся. В кошельке была тысяча золотых.

Он вышел на улицу. Шел с высоко поднятой головой, поступью, присущей только ему. Он теперь мог бы рассмеяться над безрадостными стенами жалких хибар Кешкенда; он мог выпростать крылья и обнять Вайоц дзор; он точно ступал по облакам. В тяжести собственного тела он чувствовал силу власти. Кинжал, свисавший с пояса, подрагивал, и это также льстило ему, было частицей его существа.

Он пошел домой, достал самый лучший мундир сына, завернул его, сел на лошадь и поскакал в Котур. Вслед за ним тронулась пролетка. Сого сам одел сына, прицепил погоны, поддерживая вывел, усадил в пролетку.

— Пошел! — крикнул он кучеру.

Лошади, звеня бубенцами, понеслись к Кешкенду.

Мурад с постели не вставал. Лекарь осмотрел его, подтвердил, что сломаны коленная чашечка и одно ребро, но предусмотрительно умолчал о том, что Мураду наверняка быть инвалидом, прикованным к постели.

— Тут требуется длительное лечение, — только и сказал он.

— Вылечим. Обмозгуем с тобой и вылечим.

Через мать Мурад попросил, чтобы за ним ухаживала Арпик, Арташева вдова.

Сого ответил не сразу, подумал немного и сам отправился к Арпик домой.

— Я грешен перед тобой, дочка.

Арпик смолчала.

— Я пожилой и почтенный человек и все же сам пришел к твоему порогу, просить у тебя прощения.

Арпик ничего не ответила.

— До сих пор я был тебе чужим, отныне буду другом. Встань, запри свою дверь, возьми ребенка и пойдем ко мне домой.

Арпик заплакала. Сого ласково и настойчиво уговаривал се. Потом сам же запер дверь и повел Арпик в свой дом.

В расчетах Сого Арпик была игрушкой, которой нужно было тешить ребенка, а если надоест, вышвырнуть ее вон, успокаивая дитя: «Нету больше... птичка унесла!»

Два дня Япон не отлучался из штаба. Телеграфный аппарат жужжал беспрерывно, и стрекотали клавиши. Телеграммы поступали почти изо всех уголков Армении. Из Еревана сообщили:

«Восстание активизировалось почти повсюду. Не отчаиваться. Соблюдать строгую тайну получения той или иной информации...»

— Какой идиотизм! — разозлился Япон. — В какой тайне держать информацию, ослы?

Он скомкал телеграмму и швырнул в ящик стола.

— Я иду домой. — Он встал. — Все поступающие сообщения вручишь мне завтра, — сказал он писарю.

В ту ночь он не смог заснуть. Перед глазами маячили партизанские отряды, которые захватывали в Армении один город за другим. Его тревожило положение, в котором могли оказаться жена и дочь, вспыхни огонь восстания в уезде.

Он с Магдой уединился в ее спальне. Было приказано никого не впускать, невзирая на лица и неотложность дел. На следующее утро Магда отправила Джейн записку