Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Однажды у него случайно палка из рук упала. Один мальчуган быстро поднял ее, протянул Сого в надежде услышать ласковые слова от этого мрачного деда. Любой бы сказал: «Молодец, расти большой». А Сого безразлично взял палку и продолжал путь, погруженный в собственные думы.

Часто его можно было видеть за околицей села — там стояло четыре новых дома, и Сого подолгу их разглядывал. Дома эти принадлежали четырем крестьянским семьям, которые в свое время все, от мала до велика, батрачили на Сого. После установления советской власти батраки получили землю, покинули Сого и первыми изъявили желание создать коллективное хозяйство. Совместными усилиями выстроили дома, объединили скот, и хозяйство их стало неуклонно расти. Когда Сого смотрел на эти дома, его каждый раз охватывало тягостное предчувствие. А глаза оставались внешне равнодушными, когда он дотошно пересчитывал коров и овец, выходящих из общего хлева, кур, кудахтавших во дворе, и все то, что в понимании крестьянина является богатством.

Прогулку за околицу села он предпринимал каждую неделю. Потом его можно было увидеть у подножия горы, возле полей бывших батраков. Придирчиво вглядывался, как вспахана земля, чем засеяна. Мысленно подсчитывал урожай и мрачно шел назад. Проходя мимо четырех новехоньких домов, останавливался, опершись на палку, и все смотрел, смотрел. У него сердце обрывалось, когда видел, что в колхозном стаде прибавилось коров или овец. Стало быть, еще одна-две семьи в колхоз подались. Бессловесные твари, скотина казалась ему повинной в том, что собственное его хозяйство рушится.

«Почему скот не собьется с пути, не станет добычей волков? Почему не затянет его трясина? — исходил ядом Сого. — Почему коршуны не летают над этими домами?..»

Представлял, как проклятья его сбываются: с грохотом рушатся дома, с диким мычанием дохнут коровы, раздается предсмертное блеянье овец, в воздухе реют пух и перья — гибнут куры. Все — женщины, мужчины, стар и мал — в панике, все рыдают, оплакивают свою участь.

В такие минуты Сого ликовал. Он опять чувствовал себя хозяином, богачом, с полей которого доносится унылый оровел[18] батраков.

А потом мираж рассеивался.

Сого осознавал, что проклятия его бессильны. Без конца проклинает, а колхозные поля зеленеют себе. Оружие необходимо, оружие!

«Ах, Мурад...»

Вот-вот придет весна. На пастбищах пока скудно, голодно. Не наесться там скоту, его в хлеву подкармливают. В горах снег, в теснинах — бестравье.

Сого быстро шагал к магазину. Увидал фундамент возле новых домов. Стало быть, еще одни дом вырастет. Сого постоял, посмотрел, проворчал себе под нос: «Хотел, чтоб прежние рухнули, а они новый строят?»

Показался Шаварш, председатель исполкома, — высокий, горбоносый, в солдатской шинели, на голове буденовка, на боку револьвер. Возле него шел, что-то доказывая, усач, тоже высокий, крепкого сложения, было ему, видно, уже под сорок.

— Не дам, и все, — говорил усач, — даже ягненка не дам. Весь скот зарежу...

— Дашь, — спокойно ответствовал Шаварш, — никуда не денешься. А не то раскулачим.

— Меня?

— Тебя.

— Да вы ко мне в дом войдите, взгляните...

«Это Левон, — узнал усача Сого, — партизан Левон... — Воздел руки к небу. — Есть ты, боже, есть! У них промеж собой дрязги. Пусть перегрызутся...»

Стемнело. Комаров тьма-тьмущая. Мисак, хлопнув себя по загривку, бежит к дому:

— Хозяин, раскулачивают!

Сого рассматривал обручи на бочке. Встряхнулся:

— Что ты мелешь?.. Кто кулак? Кого раскулачивают?

— Тсс! Услышат.

А Сого уже вскипел. Двинул бочку ногой так, что она покатилась. Заорал:

— Да говори же толком!

— Хозяин, только чтоб не знали, что я тебе это сообщил... Быстро прячь все, что имеешь. Из Эривани человек приехал, заседают, решают, кого кулаком объявить. Давай я часть твоего добра у себя спрячу. Мне за это ничего не надо, хозяин дорогой, только долг мой покрой. А добро свое, как только скажешь, я тебе верну.

— Ха-ха! Мисак Сого выручать вздумал! Ступай восвояси. Нету у меня добра...

Сого всю ночь не смыкал глаз. Припомнил все свое имущество, что, когда и почем оно куплено. Даже пустые бочки не забыл, утварь и... хлеб. У Сого еще амбар полон зерна.

А утром его вызвали в исполком. Он нарочно оделся победнее: в ветхую чуху, трехи, которые сроду не носил. Председатель предложил ему сесть. Он остался стоять.

— Вызвали... Зачем?

— Сого, продай лишнее зерно государству.

«Стало быть, государству туго...»

— А у меня ни зернышка нет.

— Есть.

— Бог свидетель. — Достал из нагрудного кармана бумагу, положил на стол председателю: — Откуда быть хлебу при таких налогах? Вон сколько отдал и еще столько же должен. Откуда взять? Уменьшили б налоги...

— Налоги не я назначаю.

— В твоей власти — захочешь, уменьшишь.

— Налог утвержден в соответствии с имуществом. Не отдашь, мы тебя раскулачим...

«Стало быть, и налог плати, и остальное зерно за копейки отдавай, чтоб они жрали да меня хаяли. Не дам! Ни зернышка! Пусть друг друга жрут».

Ему навстречу шел отец Агван. Одно время он был священником, имел приход. Потом стал дьяконом. От тех дней сохранилась у него черная ряса — ей, казалось, сносу нет. Отцу Агвану было уже около девяти десятков лет — мрачный старец, вспыльчивый. Он ленился на приветствие ответить, но ему не лень было пешим ходом добираться до кочевьев Абаны, чтоб раздобыть свежее масло и мацун. Если умирал кто-то из сельчан, он тут же появлялся на кладбище и с аппетитом поедал поминальное угощение. Женщины ахали: дети мрут, а отец Агван все живехонек. Никакие извивы судьбы, никакие случайности его не тронули. Люди судачили: «И не упадет ни разу, старый хрыч, ногу себе не сломает». Почтение к старикам, неистребимое у кешкендцев, отца Агвана не касалось. И он это знал, и все это знали. Чем больше его проклинали, тем здоровее он становился. Советскую власть отец Агван невзлюбил сразу, но скрывал это, мыслями своими ни с кем не делился.

Сого поздоровался, отец Агван кивнул в ответ.

— Не знаешь, Агван, кто в селе зерно продает?

— Не знаю.

— Узнай, скажи мне. Купить хочу. Вдвойне заплачу.

— На что тебе?

— Сожгу.

Отец Агван пристально посмотрел на Сого, словно пытаясь убедиться, не спятил ли тот. Потом, ни слова не сказав, собрался идти дальше.

— Постой, Агван, я тебе монету дам.

Отец Агван