Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Старуха сидела на тахте окаменевшая.

— Я закопал шкатулку в сарае, в правом углу. Сверху навозом завалил. Ежели со мной что случится, Мураду место укажешь.

Старуха подняла голову. Сого взял ее руку, поднес к губам, поцеловал.

— Я тебя много обижал. Ты мне и женой была, и матерью, и сестрой, и светлые, и темные дни со мной делила.

— Хочешь оставить меня?..

— Жди... Жди, покуда не ворочусь. Я и Мурада с собой приведу.

И ушел. Возле двери обернулся, поглядел. У старухи в два ручья сбегали по морщинам слезы.

— Ну, я пошел...

Старуха не проронила ни слова.

— Храни, господи, мой очаг...

Старуха не пошевелилась, не встала. Не проводила его в путь — окаменела.

Старик всю ночь глаз не сомкнул: слухи о бандитах были все тревожнее, а Шаварш поехал по селам, в нет как нет его.

Старику мерещились темные дороги. В пещерах прячутся вооруженные разбойники.

«Сого ушел в горы, теперь кровь польется...»

В висках топот копыт, тело зябнет и страдает от какой-то тупой боли.

«Хоть бы кто-нибудь заглянул ко мне, что ли...»

Он уже третий месяц был прикован к постели. Пилил во дворе дрова, и вдруг ему как стрельнет в поясницу — вытянулся, будто аршин проглотил, и закричал от боли. Его на руках в дом внесли, и с тех пор он с постели не вставал: паралич разбил.

«Сого ушел в горы...»

Конский топот продолжал стучать в виске. Возле него сидела добрая девушка с волосами цвета спелой пшеницы. Не девушка — огонь. В Кешкенде злословили: мол, она ради Шаварша старика выхаживает. А он это мимо ушей пропускал.

— Я читаю, вы слушаете? «Был высокий столб, а на нем гнездо. Там жили два аиста. Мать-аистиха перевязала травинками лапки птенцам, чтоб те не вывалились из гнезда. А они крылышками хлопают, готовятся к полету...»

— Много тех, что в горы ушли?

— Я только про Сого знаю.

— Раз Сого в горы ушел, значит, будет кровь литься.

Молния на мгновение озарила комнату. Загремел гром. Небо извещало о наступлении весны.

— Вы верите сказке про золотой город?

— Верю. Верю в то, что фасоль будет с орех, а ячмень с шиповник. Люди сочинили, чтобы достичь этого...

Кто-то кашлянул в коридоре. Потом в комнату вошел человек в синей шинели. Девушка растерялась:

— Пап, ты?..

Отец искоса взглянул на нее, снял мокрую шапку, отряхнул ее.

— Хороший хозяин собаку в такую погоду не выгонит...

— Какие новости, Симон?

— Пастухи отказываются в горы идти, хотя им дали оружие, а твой сын храбрец из храбрецов.

— Он никогда своей храбростью не хвастался, — сказала девушка.

— Что ты отцу перечишь? А еще учительница! Забываешь, что образование-то я тебе дал. Не корю за то, что сюда ходишь, но ведь и мать твоя хворает...

Девушка поставила лампу возле старика, на табурет — чтоб он мог до нее дотянуться.

Дочь ушла. Отец почувствовал неловкость.

— Назик моя — сердечная девушка, заботливая. Но ведь сплетников полно — судачат. Вот и приходится ей выговаривать...

— А ты не верь болтовне.

— Хочешь верь, хочешь не верь, а людям рот не заткнешь. Дочку замуж никто не возьмет.

— Замолчи. Сам ведь знаешь, что они любят друг друга.

— Так это у каждого первая любовь — соседская девушка. Сейчас еще милуются, а там, глядишь, и поссорились. Вам-то что — у вас сын председатель исполкома. Скажете ему — другой, что ли, не найдешь? А у нас-то не так...

— Это правда, что в комсомольца Назара стреляли? — перевел старик разговор на другую тему.

— Правда. Его недавно с гор в село перенесли... Он церковь разрушил. Я хоть и неверующий, но церкви рушить не дело...

«Назара убили... Террор начинается...»

Симон ушел. Старик долго думал о Назик, Симоне, комсомольце Назаре и о разрушенной церкви. Нет, не за церковь бандиты с ним расправились — Назар был одним из активистов колхозного движения.

Дверь вдруг с таким стуком распахнулась, что старик вздрогнул. Ему почудилось, что рухнули разом все окрестные скалы, а люди, прятавшиеся в пещерах, с криком, шумом принялись спасаться.

«Сого ушел в горы... А ночью ему ничего не стоит в село спуститься...»

Старику захотелось погасить лампу, и тут раздался оклик из коридора:

— Эй! Что — тут хозяев нет? Где председатель исполкома, почему не выходит?

Все замерло на белом свете — ни шороха, ни движения.

И вдруг тишина ожила — раздался шум шагов в комнате больного. Вошел человек — широкоплечий, злой, с густыми усами, в потертой шинели нараспашку, на боку револьвер. Из грубого солдатского сапога торчала рукоять финки. Не обращая внимания на старика, протопал по всем комнатам — людей искал. Не найдя, подошел к постели:

— Ты один, старый хрыч? И дверь не заперта. Бандитов не боишься? Умные люди теперь на семь запоров запираются.

— Левон, ты?

Старик узнал пришельца, и к нему возвратилось дыхание. Заговорил:

— Откуда ты?

— С неба. Не ждал? — Снял с табурета лампу, переставил на шкаф, сел, сдвинул шапку на затылок. — Подумал, я теперь с бандитами?

Старик вдруг заметил, что у него в крови руки. Закричал:

— Ты убил человека!..

Левон взглянул на свои руки. Видно, и сам впервые заметил на них пятна крови. С болью покачал головой:

— Я себя убил, собственными руками. Ух, как безжалостно я себя убивал! Зарезал семьдесят овец и пять коров за раз. Как я только это выдержал?

— Да в тебе теперь твоего ничего не осталось! — закричал старик. — Ты мертв, человек!..

— Мертв?.. Это ты верно сказал. Помер, да похоронить забыли. Если б кто пережил с мое, теперь бы, как бешеный пес, всех перекусал.

И замолк. Как очумелый уставился в одну точку. Потом сжал голову ладонями и зарыдал, зарыдал. Старик побоялся лишним словом подлить масла в огонь. Левон же распахнул на груди рубаху, обнажил грудь и ударил в грудь кулаком:

— Я тебя спрашиваю — было тут сердце или нет?

— Было, — вздохнул старик. — Когда-то тут было доброе сердце.

— Значит, было? — Он застегнул рубаху. — А больше нет... Выкрали... Друг мои выкрал! Помнишь, старик, что я имел? Две руки, нож да наган. И сражался за эту власть. Тогда героем считался. А потом как это из героя в кулака превратился? Припомни-ка двадцать первый год. Государство ссудило мне деньги. Купил я двух овец и одну корову. Землю дали —