Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Они подбежали.

— Не топи мой рабочий кабинет. Раздай ребятне уголь. Пусть увидят, что такое Донбасс. Без каменного угля доменную печь не разжечь. Тут кизяком и дровами не обойдешься.

Не успел он войти в кабинет, секретарша к нему с известием:

— Новая беда! Жена Левона дом поджигает.

— Как так поджигает? Чей дом?

— Свой. Из милиции позвонили, она узнала, что муж ее в банду подался...

— Чертово отродье! Взбесилась!.. И из-за чего?..

Дом Левона стоял над обрывом. Трехкомнатный, одноэтажный, с плоской крышей... Неподалеку от дома находился хлев — всякий, кто вошел бы в него, содрогнулся: как попало валялось семьдесят зарезанных овец. По хлеву сновал туда-сюда некто в тряпье, обнюхивая, как пес, жертвы, словно решая, с какой же наконец начать свой пир. Отец Агван прослышал про то, что Левон овец зарезал, и, схватив нож, бросился в его хлев воровать овечьи селезенки.

Теща Левона, не баба, а ведьма, уселась у порога и, воздев вверх руки, причитала:

— Вай, Левон-джан!.. Рухнул твой дом! Дверь его затворилась!.. Хлев твой опустел!.. Дочь, спали дом, чтоб люди обо всем узнали!..

Отец Агван, равнодушный к ее причитаниям, выбирал овцу пожирнее, вспарывал ей живот и вырезал селезенку. Жена Левона яростно отбрыкивалась от милиционеров, которые пытались отвести ее в милицейский участок. Семилетний мальчишка цеплялся за подол матери и плакал. Чуть поодаль валялась керосинка. Чем громче причитала мать, тем больше и больше свирепела дочь. Пробовала вырваться из рук милиционеров, платье разорвалось, в прорехе белело плечо. А толпа стояла и глазела. Кое-кто сочувствовал бедной женщине. Старуха это понимала и поэтому кричала уже в полный голос:

— Нет у нас больше Левона!.. Нет у нас больше отары!.. Дочь, спали дом, чтоб все узнали, каково нам!..

При появлении Шаварша многие подтянулись. Даже старуха на минуту прекратила голосить. С ненавистью взглянула на председателя исполкома.

— Ты что разоралась? — налетел он на старуху.

— Пропал наш Левон! — нараспев заголосила старуха.

— Посмей еще пикнуть! Вмиг велю тебя в тюрьму отвести! — пригрозил ей Шаварш и обратился к милиционерам: — Так вцепились в женщину, будто сам дьявол перед вами. Дом спалить хочет? Черт с ней, пусть поджигает. Шантажирует советскую власть. — Придвинул к женщине керосинку, кинул коробок спичек: — Ну, поджигай! Пусть зола останется. Детей твоих в приют отдам, а тебя, скандалистку, в тюрьму посажу, чтоб тебе там мозги вправили. Ну, поджигай!.. Хочешь, и сама гори вместе с домом.

— И подожгу! — закричала женщина в ярости. — Но пусть разрушится очаг того, кто мой дом порушил!..

— Расходитесь по домам! Чего рты поразинули — цирк, что ли? — заорал на толпу милиционер, однако никто не двинулся с места.

— Мы для детей школы открываем, а вы овчарни расширяете! — продолжал Шаварш. — А мне наплевать на ваших овец! Дети должны посещать школу, чтобы стать полезными членами общества, промышленность развивать... Она дом поджигает! Шантажирует нас! Вчера бы подожгла, пусть нынче дело уж сделано было бы!

— Пусть! Пусть! Пусть!.. — она ударяла при каждом слове кулак о кулак.

И Шаварша оскорбила ее несдержанность и непочтительность.

Раньше Шаварш готов был простить ее, даже если бы она в отчаянии и впрямь подожгла свой дом.

А теперь в сердце его не было больше места для прощения.

Он с ненавистью посмотрел на женщину, из рук которой не раз принимал стакан с вином. Она попирает честь его друга!

— Ах, вот ты какая! — бросил он ей в лицо ядовито. — Муж твой заблудился, сбился с верного пути. А ты имя свое позоришь! Завтра муж твой, может быть, вернется, и овец новых купите, а уж доброго имени не купишь. — Повернулся к толпе: — Смотрите, что творят! Хлев в морг превратили! Такое Сого сделал — ну, там дело понятное. Кулак — последний оплот капитализма в нашей стране. Они организовывают антикоммунистические выступления, выдают себя за середняков и бедняков. Из-за угла стреляют в наших лучших людей. Подстрекают крестьян к уничтожению скота, распространяя слух, что колхоз все равно отнимет. А крестьяне верят.

Левон поддался на провокацию. Черт с ними, с овцами, — мы его, Левона, потеряли! Вот о чем тужить надо. Мы предложили ему вступить в колхоз, он отказался. Это его дело. Потребовали, чтоб он ребятишек не отрывал от школы, — не послушал. Хотел, видно, вырастить из них таких людей, как Сого. Жене запретил ликбез посещать — мол, бабе грамота ни к чему. А кто ж, как не мать, следить должен, чтоб ребятишки получше да побыстрее читать выучились? Стали ему разъяснять его заблуждения, а он ухмыляется. Я лично ему вдолбить пытался, что он идеи наши предает. Действительно, добро свое он потом нажил, но это же добро мешало ему правильно жить. Я пригрозил ему раскулачиванием, а он подался к Сого в горы. Так вот кое-кто и сбрасывает маску, и хватается за нож. И нож этот он попытается всадить во власть. А господа капиталисты в любую минуту готовы переправить им пушки. — Шаварш повернулся к милиционерам: — Составьте акт, пусть свидетели подпишутся, передадим дело в суд. А детей прикажу в Эривань в приют отправить.

— Господи, умереть мне за тебя! — поспешно крикнула старуха и обняла ноги Шаварша. — Не совершил Левон преступления! Несколько овец зарезал, так ведь свои же овцы-то!.. Не таи зла!

Жена Левона, обескураженная, сгорающая со стыда, опустилась на порог.

— Ну так придите в себя, — сказал Шаварш, — Левон не умер. Не сегодня завтра наши люди его приведут, и, может быть, он повинится.

— Да услышит господь твои слова! — воскликнула старуха, обезумевшая от страха потерять внучат.

— Не надейся, что Левон повинится, — с тихим отчаянием сказала жена Левона.

Шаварш то ли не слышал этого, то ли сделал вид, что не слышит, сунул руки в карманы шинели и зашагал своим упругим шагом.

В ту же минуту воровато смылся и отец Агван с мешком на плече.

Молния вытянулась на миг во всю длину неба, словно пытаясь его измерить. Тучи подали друг другу голос, и ветер, подхватив его на лету, разнес на сотни верст.

И Шаварш что та молния, и у мысли его разбег ветра. В Шаварше жила вера в землю, вера в родину. Земля и родина были для него тем самым безмерным небом. Безграничность веры рождала безграничность ощущения свободы.

Вот гектара два земли, а посреди — развалюха. Снег растаял, оголил землю, показались кочаны капусты, оставшиеся еще с прошлого года. Грядки свидетельствовали о том,