Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

В уездкоме собрались на тайное совещание. Из паркомата прибыл чрезвычайный уполномоченный. Он должен был руководить боевой операцией по ликвидации банды.

Было принято решение вооружить уездный актив и установить круглосуточное дежурство во всех населенных пунктах.

Шаваршу пришлось побывать в нескольких селах. И хоть села располагались далеко друг от друга, приняли в расчет то обстоятельство, что он там многих знает. Это было необходимо для быстрой организации обороны.

Был полдень. Водитель предупредил, что дорога кое-где еще завалена снегом. Но Шаварш решил во что бы то ни стало ехать на машине. К нему подошел чрезвычайный уполномоченный:

— Вас будут сопровождать два милиционера. Это необходимо. Не возвращайтесь ночью.

Отец Агван, опершись на палку, злобно смотрел на Шаварша. Их взгляды встретились. Отец Агван отвернулся. Шаварш направился к дому.

— Пап, я уезжаю. Возле тебя будет медсестра.

По щекам старика покатились слезы.

— Ты плачешь?

— Нет, это у меня глаза слезятся...

Беседуют сердце с сердцем, голос с голосом. В каждом сердце — свое слово, в каждом голосе своя печаль.

Беседуют день со днем, век с веком. Каждый день — лишь шажок на пути, каждый век — нить от старого к новому. Столетие — путник, идущий по нескончаемой дороге.

Шаварш отдался наплыву голосов. Ему самому было что сказать. Шагать в ногу с временем от старого к новому, верить веку. И ощущать в душе своей и новизну, и бессмертие вечности...

Машина набрала скорость, какую только позволила ухабистая дорога. На дороге показался отец Агван. Шагал он быстро, постукивая палкой по булыжнику. Когда подъехала машина, он поднял сразу обе руки.

— Чего слоняешься, старый хрен? Сидел бы дома, — пробурчал водитель.

Однако Шаварш велел остановить машину. Отец Агван сел на заднее сиденье и недовольно забормотал:

— Чтоб тебе пусто было! Не мог, что ль, подальше остановиться? Чуть не задавил меня! Нет, не осталось в людях почтительности...

— Вот и делай после этого добро, — нахмурился водитель.

А Шаварш спросил:

— Куда направляешься, отец?

— Да так...

— Наверняка где-нибудь барана режут, он запах учуял.

— Сперва я доеду, а потом уж резать начнут, — ответил отец Агван.

— А баран-то жирный?

Отец Агван взглянул на Шаварша, глаза его на миг загорелись и тут же угасли.

— Да не слишком...

Водитель, недовольный новым пассажиром, поинтересовался:

— Где тебя высаживать, святой отец?

— Я в Салли еду, сынок, — льстиво ответил отец Агван, опасаясь, что его высадят из машины раньше времени.

— А мы в Егегис едем.

— Мне в Кешкенде сказали, что вы в Караглух отправляетесь.

— Туда позже поедем.

— Тогда ссадите меня в Шатине, оттуда пешком доберусь.

Егегис располагался справа от развалин старинного города на берегу одноименной речки, притока Арпы. Речка брала начало от сорока родников. С двух сторон село окружали горы. Справа на вершине горы по сей день сохранились высокие крепостные стены сюникского князя Смбата. Тут вступили в бой остатки армянской конницы, дошедшей из Аварайра до Вайоц дзора и ищущей защиты в горах. В мирное же время крепость привлекала экскурсантов. В годы коллективизации крепость наводила на крестьян ужас. Поговаривали, что там бандитское логово, хотя никто туда не поднимался и бандитов там не видел. Просто уж очень подходящим для укрытия местом она была.

Тени как только не изламывались в горах, какие только формы не принимали. Взлетела птаха с общипанным хвостом — либо мальчишки-озорники ее когда-то поймали, либо побывала она в когтях у дикой кошки.

Пчела подлетела, будто принюхиваясь, к завязи цветка шиповника и потом улетела, выискивая расцветшую фиалку. Пичужка прощебетала в ответ на подобный щебет. Каждое существо искало в мире свое соответствие. Камень скатится, и тот об камень стукнется, будто найдя его. Звезда приблизилась к звезде, росток возле ростка проклюнулся. Вдали от леса умерло дерево. Небо глоток воды морской выпило, воспарилась она вверх, чтобы после дождем опять в море вернуться.

Снова весна. Меж скал пробился родничок. Жаба первая воду на вкус попробовала. Возле скалы цветок распустился, змея первая его понюхала. Когда даст плоды дикая груша, лучшие из них медведь сожрет.

Стоит весна-малышка, попивает себе солнышко. И еще походит она на девчонку в цветастом сарафане, в котором солнечные лучи запутались. Для всего сущего на белом свете зажглось светило.

Шаварш разглядел весну в зазеленевших горах. А слышал безмолвие — горное, прохладное. Близ дороги были полуразвалившиеся дома, и безмолвие казалось окаменевшим шумом, окаменевшими голосами. Сердце у него дрогнуло.

— Мы здесь выстроим новые города, подымутся заводы. Что там ни говорите, а нам еще шагать и шагать. Так ведь, отец Агван?

Отец Агван хорошо знал Шаварша, потому и не вышел в Шатине. Доехали до Егегиса. Выходя, Шаварш велел шоферу подбросить старика до Салли. Шофер недовольно повиновался и повел машину по узкой дороге, вздымая за собой тучи пыли.

Шаварша тут же окружила толпа крестьян. Один парень, с револьвером на боку, всячески старался произвести впечатление делового человека. Подошел к Шаваршу, протянул руку:

— Я секретарь комсомола. Зовут меня Марклен.

— Как то есть Марклен? — удивился Шаварш.

Этим новым именем одарила новорожденных Октябрьская революция. Однако возраст комсомольского вожака заставлял усомниться в том, что его родители осмелились так назвать сына в годы реакции, — ведь это сочетание имен двух вождей пролетариата: Маркса и Ленина.

Секретарь самодовольно улыбнулся:

— Меня звали Гарник, я сам себе имя сменил.

Шаварш попросил собрать в конторе коммунистов и комсомольцев. Собрали.

Когда Шаварш вошел в контору, она была битком набита людьми, многие стояли. Секретарь комсомола подошел к мужчине средних лет и движением руки дал ему понять, чтобы тот встал. Поправил кобуру и уселся напротив Шаварша. Это не ускользнуло от взгляда председателя исполкома.

— Как идут комсомольские дела? — спросил он.

— Хорошо, — оживился секретарь. — Собрания проводим, обсуждаем важные вопросы. Вчера на собрании окончательно выяснили, кого следует объявлять кулаком.

Шаварш сощурился:

— И кого же?

— Тех крестьян, у которых больше двадцати кур.

— А если у кого-нибудь двадцать одна курица и ни одной коровы, что ж, он тоже кулак?

— Конечно. Ведь это развитие частного сектора.

«Развитие частного сектора...» — мысленно повторил Шаварш.

— И сколько вы таких частных секторов выявили?

— Две семьи. Этой ночью мы их раскулачили.

— А как поступили с людьми?

— Решением комсомольского собрания они лишены права голоса. Председатель