Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Выходите, — приказал он, — спускайтесь в ущелье, а дальше садами к Салли.

Они вышли из укрытия. Шаварш, прижимаясь спиной к скале и пользуясь покровом темноты, стал двигаться к дороге. За ним последовали оба милиционера, потом водитель. Следовало незамеченными перейти дорогу. И тут небо вторично озарилось молнией.

— Удирают! Удирают!.. — послышался пронзительный крик.

За ним последовали выстрелы. Однако они, все четверо, благополучно перешли через дорогу и открыли по бандитам дружный огонь. Но бандиты сумели окружить их — те, что прятались в ущелье, ударили по ним с тыла. Один из милиционеров вскрикнул и упал. Шаварш попытался было оттащить его в ущелье. И в третий раз сверкнула молния. Громыхнуло с такой силой, что почудилось — рядом разорвалась граната. В этот миг у Шаварша сильно вздрогнула и тут же повисла плетью левая рука. Он хотел поддержать ее правой, и вдруг у него вылетел из правой руки наган: рухнул милиционер. Шофер успел скользнуть в сад и исчезнуть во мраке. Второй милиционер, раненный в ногу, заполз за каменную глыбу, затаился. Бандиты с шумом и гамом окружили раненых. Вновь раздался голос Сого:

— Не убивать! Мой голубок.

Кто-то весело свистнул, словно сзывая голубей, вылетевших из голубятни. Шаварш из последних сил обхватил милиционера, сделал шаг вперед, но нестерпимая боль в плече пронзила все его существо. Рука просто отваливалась. И в тот же миг под чьей-то тяжестью он рухнул — боль из плеча перехлестнулась в мозг.

Он потерял сознание.

— Мисак, стреляй! Куда глядишь, бестолочь?

Мисак выстрелил. Милиционер застонал и опрокинулся навзничь. Мисаку показалось, что в тот же миг оборвались все нити, связывавшие его с жизнью. Осталась одна нить — Сого.

Шоферу удалось замести следы в ивовой роще. А второй милиционер пополз к воде. Долго лежал на берегу, потом двинулся к Салли.

Автомобиль перевернули, облили его бензином и подожгли. На месте побоища долго еще горела машина, и пламя рассеивало нестерпимую предательскую тьму.

Есть пташка, самая маленькая на свете. Весь день она ест и все равно голодна. Одна у нее страсть: есть бы, и есть, и есть.

Есть люди, у которых одно стремление: копить, копить, копить. У скупца одна любовь: к вещам. Одна страсть — деньги. Подружился с тобой — обманет. Одна у него правда: владеть. Чувства у скупца притуплены. А животный инстинкт всегда начеку.

Страшенная старуха в черном сидит в темноте, на коленях у нее большой клубок черных ниток — вяжет на блестящих спицах. Она может раскрыть крылья, взметнуться в небо и оттуда разразиться диким хохотом. Но невдалеке от нее находится голова, выросшая на метле, и голова эта следит за старой хрычовкой. Если голова исчезнет, костлявые руки превратятся в могучие крылья, вознесут старуху вверх, оттуда взорвется хохот, и еще одно дыхание угаснет.

Голова медленно покачивается на метле, кротко смотрит вокруг и курит.

С неба свесился черный столб, скрутился наподобие ленты и тяжело вдавился Шаваршу в плечо. Двигаться нельзя: упадет столб, рухнет небо...

А голова на метле покачивается, неспешно покуривает.

Кто-то укрыл его шинелью, присел у него в изголовье, тихо запел.

Подрубили крылья мне,

Я упал к тебе на грудь, Алагяз.

Сердцем к сердцу дай прильнуть,

На груди твоей всплакнуть, Алагяз.

Он вспомнил ночь, полыхавшую машину. Вскрикнул. Это был крик боли, застрявший в горле. Голова снялась с метлы, поднимая за собой солидное тело. Приблизилась к Шаваршу:

— Рана болит?

Но Шаварш не мог повернуть головы. Только чувствовал, что человек стоит с ним рядом. Человек подошел с другой стороны, и Шаварш его увидел. В руках винтовка. Смотрит печально. Шаварш даже запах почувствовал — овечий: когда-то пастухи загоняли в пещеру овец. Снизу доносился шум реки.

— Где мы? — спросил Шаварш.

Тог только рукой махнул:

— Разве не все равно, где помираешь. После смерти пусть хоть в море кинут.

Шаварш постарался получше оглядеть пещеру. Напротив, в нескольких метрах от него, к стене было приставлено в ряд около пятидесяти винтовок различных систем. Кто-то постирал белье и повесил его сушиться на штыке.

Сердцем к сердцу дай прильнуть,

На груди твоей всплакнуть, Алагяз...

Из ущелья донеслись голоса. Из-за кустов полыни показалось несколько голов, а потом уж и фигуры. Обветренные, загорелые, обросшие лица, в разной одежде, с разным оружием. В глазах дикий, кошачий блеск, которым их одарило новое ремесло. Своим европейским костюмом выделялся среди них сын Сого — Мурад. Тридцатилетний, неженатый. У него никого из родни на свете не было, кроме отца. Мог стрелять куда угодно, уверенный, что в родню не попадет. К его прежней заносчивости Тавриз добавил форс и легкомыслие. При виде Шаварша он коротким жестом достал маузер, стволом сдвинул на затылок каракулевую папаху, потом сунул его назад в кобуру и подошел:

— Гутен так, мусье, проснулся? — скривился он. — Советская власть должна мне немножко золота. Ты его не прихватил с собой?

— Нет, — усмехнулся Шаварш, — не нашлось верблюдов и мулов.

— Пардон, сказали бы мне, я бы выслал несколько вагонов. — Сел рядом, выдернул у Шаварша несколько волос. — С пса хоть шерсти клок... — Взял двумя пальцами, подул. — Фьюить! Улетели в Индию, на радость тамошним девицам.

— Щенок! — с отвращением бросил Шаварш.

— Пардон, мы развлекаемся, — усмехнулся сын Сого и принялся расстегивать пуговицы на подштанниках Шаварша.

Шаварша прошиб пот, в глазах потемнело. Хотел было приподняться, но от нестерпимой боли голова его упала, глаза закрылись.

— О! — воскликнул сын Сого, уже завершивший свое дело. — Подходящий товар для Индии!

Эта распущенность никому не пришлась по душе. Подошел пожилой крестьянин и, хмуря брови, сказал:

— Господин, наш народ знает, что такое честь и совесть. Убей, но измываться мы тебе не дадим.

Сын Сого вскочил, хлопнул его по голове, оттолкнул в сторону и плаксиво воскликнул:

— Ты кривишь душой! Пообещают тебе прощение, ты меня и продашь! Отец мой этого не понимает. Что смотришь?.. Уже жалеешь, что с нами, по назад ходу нет — Чека прихлопнет! У тебя что отняли, а? А меня ограбили! Тоннами всего забирали!..

Крестьянин, делая вид, что не слушает его, склонился над Шаваршем, застегнул его подштанники, взял его руку в свои ладони, разжал ему кулак. Шаварш пришел в сознание.

— Турецкое отродье! — бросил он в лицо Мураду.

В пещеру вошло человек восемь. Впереди — Сого, высокий, хмурый, в черной чухе на