Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной русской церкви: исторический очерк и жития сих подвижников благочестия - Иоанн Ковалевский

а третий пошел в пустыню на безмолвие. Первый сколько ни трудился, не мог прекратить раздора между людьми и всех успокоить. Побежденный скукою, пошел к тому, который услуживал больным и нашел, что и он изнемогает от малодушия и не в силах более исполнять заповеди. Согласившись, оба пошли посетить того, который живет в пустыне, рассказали ему свои дела, просили и его сказать им, какую он получил пользу в уединении. Тот, немного помолчав, вливает воду в сосуд и говорит им: «Посмотрите в воду». Вода была мутна. Чрез несколько времени опять говорит им: «Посмотрите, как светла сделалась вода». Те посмотрели и, как в зеркале, увидели свои лица. Тогда сказал им: «Точно то же бывает и с нами, когда кто находится среди людей. От людского шума и мирской суеты не видит своих грехов; а когда он безмолвствует, особенно в пустыне, то ясно может видеть свои грехи»[11]. Для отшельника пустыня была открытою книгою, в которой он читал неизмеримое величие Божие; она вместе с тем была и училищем самопознания, потому что человек, оставаясь один сам с собою, мог внимательно и без развлечения следить за помыслами, возникавшими из глубины его души; пустыня была для отшельника и средством к самоусовершенствованию, потому что даже страстные помыслы, не находя себе удовлетворения, в конце концов утихали и успокаивались. Брат просил совета у старца: «Мысли мои блуждают и я сокрушаюсь об этом». – «Сиди в келье своей, – сказал старец, – и они опять соберутся. Когда ослица бывает привязана, то осленок ее скачет туда и сюда, и куда бы ни уходил, опять приходит к своей матери. Так и мысли монаха, постоянно пребывающего в келье ради Бога, хотя на несколько времени и рассеиваются, но потом возвращаются к нему»[12]. Пред вступлением Симеона юродивого «из пустыни в мир» на подвиг юродства в прощальной, трогательной беседе друг его пустынной жизни Иоанн так увещевал: «Блюди, возлюбленный Симеоне, да еже собра пустыня, не рассыплет мир, и елико успе молчание, да не повредится то мирскою молвою, всенощных твоих неспаний да не погубит сон, и иноческого любомудрия да не расточит прелесть мирская; блюди, да зрение жен, от них же тя Бог до днешнего дне соблюде, не растлит твоего целомудрия, и нестяжания твоего пустынного да не окрадет любоимение, пощения твоя да не разорятся многоразличными вкушениями, и плач твой смехом и молитва леностию да не истребится»[13]. Если пустыня представляет меньше «искушений» для инока в деле спасения, то, естественно, тем больший подвиг для спасающегося в миру.

Лучшие представители иночества были того взгляда, что и среди мира возможно достигнуть такого совершенства, каким не обладают и сами отшельники; потому тех, которые в мире живут благочестиво, они, как видно из их повествований, ставят выше подвизающихся в пустыне, потому, конечно, что первые «спасались» при более неблагоприятных условиях. Так об Антонии Великом известно, что, достигши высоких нравственных совершенств, он и в мире признавал возможность спасения и благочестиво живущих среди мирских беспокойств и соблазнов признавал еще более угодными Богу, чем подвизающихся в пустыне. Однажды Антонию открыто было в пустыне: «Есть в городе некто, подобный тебе, искусством врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поет с ангелами трисвятое»[14]. В другой раз было указано ему, что он не достиг совершенства кожевника Александрии, который, исполняя обязанности христианина, считал себя хуже всех[15]. Великие пустынножители были того убеждения, что Господь имеет и среди мира много сокровенных рабов Своих, «благоуспешно соделывающих свое спасение», добродетель которых тем выше, чем сокровеннее. Святому Макарию Египетскому был однажды во время молитвы голос: «Макарий, ты еще не достиг в меру двух женщин, живущих в соседнем городе». И старец из пустыни пришел в город расспросить сих жен: как они живут. По просьбе Макария они рассказали, что пятнадцать уже лет, как они вышли замуж за двух братьев, и в течение сего времени жили во взаимной любви и согласии, всегда исполняли волю мужей; имели желание поступить в монастырь, но, по несогласию на то мужей, решились остаться в мире, под условием обета бдеть над своим сердцем и не произносить ни одного праздного слова. И Макарий смиренно просил Бога, чтобы Он сподобил его жить в пустыне так, как оне жили в мире[16]. Два старца просили Бога показать им, какую меру достигли они, и им открыто было, что они не достигли меры совершенства жителя одного селения Евхариста и жены его Марии[17]. Блаженный Симеон в беседе с другом своим диаконом Иоанном говорит: «Да весть любовь твоя, яко и между простыми людьми, во весех жительствующими и делающими землю, яже не в злобе и правоте сердца своего жительствующе, никогоже хулят, ни обидят, но от труда рук своих в поте лица ядят хлеб свой: между таковыми мнози суть великии святии»[18].

«В море есть более опасные места, есть и покойные, – говорит преподобный Синклитикия. – Мы (иночествующие) плывем в покойной стороне моря, а мирские – в местах опасных. Мы плывем при свете солнца правды, а они несутся в ночи неведения. Впрочем, бывает, что мирские, плывя в темноте и опасности, от страха крепко кричат пред Богом, бодрствуют и так спасают корабль: а мы по нерадению тонем, оставляя управления правды»[19]. Такими неустанно бодрствующими, «спасающими свой корабль» среди свирепствующей бури житейского моря и были Христа ради юродивые. Их постоянное самоуглубление, их зоркая бдительность над малейшими движениями своего внутреннего мира, при которых не могло ускользнуть ни одно биение их сердца, ни одно движение их духа, сообщая юродивым глубокое нравственное самонаблюдение, предохраняли сих бодрых стражей от внешних и внутренних греховных прирождений, которые могли бы повредить нравственной их чистоте или уклонить от избранного ими пути спасения. Блаженный Виссарион «увещаваше учеников своих к бодрости, еже бы им недремленно блюсти себе всегда от ловительств вражиих, и глаголаше: подобает (подвижнику), да будет весь око, якоже херувим и серафим, и егда кто пребывает мирно, не имый брани, тогда паче да блюдется, и смиряет себе пред Богом: да ни како, возмневшися стояти, падет лютейшим падением, самомнения бо ради многи на брань предани быша, множицею же немощи ради нашея не оставляет Бог принта на нас брани, да не до конца погибнем»[20]. Преподобный Михаил Клопский «клокот демонский креста знамением неявствен сотворил и клокочущееся море житейское волнами сует, скорее еленския борзости прескочил и в прудных местех греха