Гадюка - Джон Вердон

— Помню, ты приводил это, чтобы показать, насколько важна эмоция присяжных к подсудимому.

— Именно, — голос Торна стал теплее.

Гурни не особенно занимала эмоциональная основа вердиктов, но он знал Торна — если затронуть близкую ему тему, тот разговорится охотнее.

— Мне было интересно, — сказал Гурни тоном увлечённого ученика, — не мог бы ты рассказать эту историю ещё раз?

— Времени в обрез, но… ладно, кратко. Крупное вооружённое ограбление с убийством. Казалось, у обвинения железобетон. Курьера, перевозящего драгоценности, тормозят на парковке, отбирают кейс с изумрудами на три миллиона. Его бьют по лицу, парковщика — в упор. Банда уходит с камнями. Потом курьер опознаёт водителя, который, мол, следил за ним несколько дней. Даёт копам фотографию, якобы снятую на улице. Называет номер машины, на которой сбежали нападавшие. Номер зарегистрирован — на адрес местного проходимца, замазанного во всяких грязных делах, самое «приятное» из которых — торговля дорогими украшениями. Алиби дырявое, а водитель, которого опознал курьер… оказался правой рукой моего клиента. Я тогда защищал этого самого проходимца. Прокурор предложил приемлемую сделку, и, учитывая массив улик, мерзкую репутацию клиента и реальный риск вердикта по убийству парковщика, я советовал соглашаться. Он отказался. Уверял, что его подставил конкурент по бизнесу — некто Джимми Пескин. Дал мне карт-бланш — докопаться до истины. Что я и сделал.

Этот отрезок Торн любил; удовольствие оживило его речь. Суть началась с сына курьера. Парня приняла на работу ведущая лос-анджелесская фирма. Но — главное НО — у него были проблемы с азартом, кокаином и девицами. Долги по ставкам перед мафиози — огромные, требование оплатить немедля, иначе в Сети всплывут фотографии, губительные для карьеры. Парень идёт к отцу. Отец, отчаявшись, обращается к человеку, чья уличная репутация намекала на готовность… к «сделке». Этим был Джимми Пескин, главный конкурент моего клиента. Отец предложил Пескину ограбление с делёжкой пополам — при условии, что он даст полиции ложные улики против моего клиента: левую «идентификацию» водителя, фальшивый номер, описание машины, басню о слежке и т. п. В итоге? В нашей версии для суда оказалось достаточно материала о Пескине, чтобы создать хрестоматийный кейс разумного сомнения. Репортёры посчитали нашу историю убедительнее прокурорской. Один обозреватель окрестил её «капканом» для обвинения Джимми Пескина. Но, как я говорил, присяжные признали моего клиента виновным по всем пунктам, включая убийство парковщика. Потому что лучшая защита бессильна, если присяжным твой подзащитный кажется подлецом.

Гурни помолчал: — Значит, Пескин согласился провернуть ограбление и отдать курьеру половину — при условии, что тот даёт полиции поддельный набор «фактов» против твоего клиента?

— Ровно так мы и описали заговор-подставу. Но присяжные не купились — потому что Пескин им казался симпатичнее моего. Где-то выигрываешь, где-то проигрываешь, и не всегда по разумным причинам. Это факт уголовной системы. И жизни тоже. Мне пора, Гурни. Клиента нельзя заставлять ждать.

Гурни откинулся в кресле, глядя на потухшие угли. Он думал о сути — о сделке, заключённой Пескином с отчаявшимся курьером. По сути: я инсценирую то, что тебе нужно, если ты скажешь полиции то, что нужно мне.

Курьер получил деньги для сына — ценой ложных показаний, чужого приговора за убийство и смерти парковщика.

Я сделаю, что ты хочешь, если ты скажешь то, что хочу я.

Он задумался: не лежит ли эта простая «услуга за услугу» в основе происходившего? Что именно было сделано и что было озвучено взамен — ещё предстояло определить, но каркас казался верным.

Чем дальше он думал, тем сильнее верил, что центром истории была сделка. Сделка, стоившая шести жизней: Ленни и Сонни Лерман, Зико Слэйд, Бруно Ланка, Доминик Веско, Шарлин Веско. Его передёрнуло при мысли, что Джек Хардвик может стать седьмым.

Мысль о возможной утрате Хардвика вывела и к другой, не менее мрачной теме — его расставанию с Мадлен.

Его уход был не истерикой, а будто неизбежным следствием врождённой трещины в их браке. Но это было лишь ощущение. Рационально размышлять об этом сейчас он не мог. Убедил себя, что времени на ясность у него впереди достаточно. Если, конечно, ясность ему в самом деле нужна.

Сейчас он охотно думал о чём угодно — обезглавливание Ленни Лермана, кровавая смерть Шарлин Веско — только не о явном распаде брака.

67.

Поднявшись за блокнотом и выпив на кухне третью чашку кофе, он сел за обеденный стол и начал составлять список — из фактов и догадок — надеясь, что из них сложится новая гипотеза.

Его тревожило, что он снова ищет утешения в списках — сомнительной замене разговора с умным скептиком. Но другого инструмента у него не было. Для живости записей он выбрал настоящее время.

— У Ленни Лермана возникают проблемы с сыном, и он надеется решить их деньгами.

— Он узнаёт, что смертельно болен.

— Кто-то из знакомых рассказывает ему тёмную тайну прошлого Зико Слэйда.

— Ему уже нечего терять, и он видит шанс в вымогательстве.

— Он (как курьер из истории Торна) обращается к потенциальному партнёру.

— Потенциальный партнёр соглашается помочь, но при условии.

— Ленни, подобно курьеру, должен сделать определённые заявления, вредные для третьего.

— Когда план вымогательства достигает апогея, что-то идёт не так — и Ленни убивают.

— Ленни отрезают голову и пальцы.

— Бруно Ланка приводит полицию к изувеченному телу.

— Слэйда арестовывают, судят и выносят обвинительный приговор — на основании вещественных улик и дневника Ленни.

Список породил больше вопросов, чем ответов.

Может, партнёром Ленни был тот самый гангстер, маячивший на задворках семьи Лерман? Какую «услугу» он мог потребовать за «услугу»? Возможно, чтобы Ленни в дневнике записал некие угрожающие звонки, которых он на самом деле не делал? Но если звонков не было — или если вообще не было шантажа как такового — зачем Ленни нужен партнёр?

Мысль о том, что дневник мог быть дезинформацией, показалась Гурни плодотворной отправной точкой. Так как дневник — это приватные записи мыслей и действий Лермана, с откровенным описанием преступных намерений, его достоверность никто серьёзно не ставил под сомнение. Подтвердили только подлинность почерка. Но что, если часть записей — ложь?

Мысли прервала вспышка света на периферии зрения. Он подошёл к окну столовой, смотрящему на узкую поляну и дальше — в лес. Минуту он смотрел — ничего не увидел и не услышал.

Возвращаясь к столу, краем глаза снова уловил короткий, как укол,